время, и со стыдом слушал добрые слова Гидо, воспринимая их как снисходительность к его ничтожеству.
— К одним просветление приходит раньше, к другим — позднее, это целиком зависит от натуры человека, а не от его достоинств или недостатков. Бывает, что вначале легко, а потом тяжелее, бывает и наоборот. Но в один прекрасный момент просветление всё равно наступает. Так что не отчаивайтесь. Стремитесь и верьте, это самое важное. Ныне покойный Косэн-осё[37] был в молодые годы последователем Конфуция и только в зрелом возрасте стал постигать учение Будды. Целых три года не мог он решить ни одной задачи наставника. И, сказав однажды: «Я слишком много грешил, чтобы надеяться на просветление», — он каждое утро отбивал поклоны перед уборной, зато со временем достиг истинного совершенства. Вот вам один из лучших примеров.
Гидо, вероятно, хотел побудить Соскэ и после возвращения в Токио не отказываться от мысли постичь истину, и Соскэ ничего не оставалось, как смиренно слушать. Но в душе он уже не испытывал прежнего трепета. Он надеялся, когда шёл сюда, что перед ним распахнут врата, но страж по ту сторону даже не выглянул на его стук, сказав лишь: «Напрасно стучишь. Сам открой и войди!» Соскэ не смог отодвинуть засовы и стоял в раздумье. Он ясно представлял себе, как это надо делать, просто у него не хватило сил и он топтался на месте. Так он и стоял, беспомощный, у запертых ворот, никто к нему не вышел. Всю жизнь Соскэ привык полагаться на собственный разум, и когда этот разум его вдруг подвёл, не мог не досадовать. Он завидовал упорству и настойчивости глупцов, не способных отличить зло от добра. Преклонялся перед подвижничеством твёрдых в вере добронравных мужчин и женщин, далёких от лукавства и корысти. Ему же, видимо, суждено долго стоять у запертых врат. Зачем же он добирался до них, раз войти невозможно? Соскэ оглянулся на пройденный путь. Но тем же путём возвращаться ему не хотелось. Дорогу вперёд преграждали крепкие ворота. Он никогда через них не пройдёт, но и ни за что не смирится с этим. Так он и будет стоять у ворот до самого захода солнца, ибо обречён на это судьбой.
Перед отъездом Соскэ зашёл попрощаться к наставнику. Вместе с ним был и Гидо. Наставник провёл их в гостиную с галереей, выходившей на пруд. Гидо сам прошёл в соседнюю комнату и принёс чай.
— Вероятно, в Токио ещё холодно, — сказал наставник, — Жаль, что вы не нашли у нас ключ к разрешению ваших проблем, вам хоть немного стало бы легче после возвращения в Токио…
Соскэ почтительно поблагодарил монаха за сочувствие и вышел за ворота, в которые десять дней назад входил. Криптомерии, смягчавшие своей зеленью суровый зимний пейзаж, остались позади.
22
Войдя в дом, Соскэ вдруг представил, какой у него, должно быть, сейчас жалкий вид. Все десять дней он лишь смачивал по утрам волосы холодной водой, но ни разу не прошёлся по ним гребнем. На бритьё тоже не хватало времени. Гостеприимный Гидо три раза в день кормил его рисом, но к рису не было ничего, кроме варёных овощей, а то и просто варёной редьки. От такой еды немудрено было осунуться и побледнеть. Привычка размышлять ещё не оставила Соскэ, и он всё время возвращался к одному и тому же вопросу, как наседка к яйцам. В то же время он не переставал думать о Сакаи, а также о Ясуи. Пойти к Сакаи с расспросами у него не хватало духу. Узнавать через О-Ёнэ было ещё сложнее. Даже находясь в храме, Соскэ всё время опасался, как бы О-Ёнэ об этом не узнала. Очутившись наконец в привычной обстановке, у себя в гостиной, Соскэ сказал:
— Совсем недолго ехал, а всё равно устал. Дорога всегда утомляет. Никаких событий не произошло, пока меня не было?
Глядя на измученного Соскэ, можно было и впрямь подумать, что поездки ему не на пользу.
На этот раз О-Ёнэ, против обыкновения, никак не могла заставить себя улыбнуться мужу, но так и не решилась сказать, что выглядит он хуже, чем до отъезда.
— Отдыхать, конечно, хорошо, — с наигранным оживлением сказала О-Ёнэ. — Но стоит вернуться домой, как начинаешь почему-то ощущать усталость. Придёшь в себя после дороги, непременно сходи в баню, побрейся, подстригись, а то совсем на старика похож.
О-Ёнэ вынула из ящика маленькое зеркало и дала Соскэ поглядеться.
Соскэ вдруг почувствовал, что от настроения, в котором он находился в храме, не осталось и следа. Он снова стал самим собой.
— От Сакаи никаких известий не было?
— Нет, никаких.
— А насчёт Короку тоже?
— Тоже,
Короку, кстати, дома не было, он ушёл в библиотеку. Соскэ взял полотенце и мыло и вышел из дому.
Не успел Соскэ на следующий день прийти на службу, как все стали расспрашивать его о здоровье. Кое-кто заметил: «Кажется, немного похудел». Эти слова прозвучали как насмешка. Любитель конфуцианских книг, сам того не желая, тоже причинил Соскэ боль, спросив: «Удачно съездили?»
Вечером О-Ёнэ и Короку наперебой расспрашивали Соскэ о Камакуре, им хотелось узнать всё до мельчайших подробностей.
— Хорошо, наверно, уехать на время и забыть о домашних хлопотах, — сказала О-Ёнэ.
— А сколько надо платить в день за постой? — поинтересовался Короку. — Вот бы взять с собой туда ружьё и поохотиться.
— Всё же скучно, должно быть, в таком уединении, — заметила О-Ёнэ, — не станешь ведь круглые сутки спать.
— И кормят там плохо, — добавил Короку.
Ночью, лёжа в постели, Соскэ решил завтра же сходить к Сакаи, как-нибудь обиняком расспросить о Ясуи, и если тот ещё в Токио, да к тому же зачастил к хозяину, переселиться куда-нибудь в другое место.
На следующий день ничего особенного не случилось, как обычно взошло, а потом зашло солнце. Вернувшись со службы, Соскэ сказал:
— Схожу проведаю Сакаи-сан.
Соскэ поднялся по тёмному склону, прошёл по дорожке, посыпанной гравием и освещённой газовым фонарём, и очутился у калитки. «Ведь не каждый день Ясуи здесь бывает», — подбодрил он себя и всё же прошёл с чёрного хода, не забыв спросить про гостей.
— Рад вас видеть, — жизнерадостный, как всегда, встретил его хозяин. — Нынче что-то холода затянулись. Правда?
Сакаи усадил в ряд всех своих детей и с одной из девочек, лет шести, у которой в волосах был большой красный бант, играл в считалку. Малышка не хотела уступать отцу и, с силой сжимая кулачок, очень решительно выбрасывала вперёд пальцы. Забавно было смотреть на её кулачок, казавшийся совсем крохотным рядом с огромным кулаком Сакаи, и все смеялись.
— Ага, на этот раз победила Юкико! — воскликнула жена Сакаи, показав в улыбке свои красивые зубы.
Возле детей, прямо на полу, лежало множество красных, тёмно-синих и белых стеклянных шариков.
— Наконец-то я всё же проиграл, — сказал Сакаи, взглянув на Соскэ и поднимаясь. — Ну что, опять укроемся в берлоге?
В кабинете висел на прежнем месте монгольский кинжал в шёлковом мешочке. В вазе стояли непонятно откуда взявшиеся в это время года жёлтые цветы рапса. Не сводя глаз с кинжала в нише, Соскэ не без умысла сказал:
— Так и висит с тех пор? — и посмотрел на хозяина.
— Пожалуй, он чересчур экзотичен, этот монгольский кинжал. Это всё братец привозит мне такие игрушки, хочет задобрить.
