Сейчас у него было единственное желание — сбросить тяжесть с души. То состояние расслабленности и беспокойства, неуверенности и неопределённости, чрезмерной робости, в котором он находился, угнетало, но Соскэ не мог его преодолеть. Он ни за что не признался бы себе, что главная причина тут в некогда совершённой им ошибке. Он полностью отграничивал её от следствия, нынешнего своего состояния. Весь мир для него замкнулся теперь в нём самом. Он больше не вправе покоряться обстоятельствам. Надо по-новому взглянуть на жизнь. Как именно, этого он не мог ни представить себе, ни выразить словами. Но прежде всего, Соскэ это знал, ему следовало укрепить свой дух.
Соскэ шёл, всё время повторяя про себя: «Религия». Но лишь мелькнув, слово это тотчас ускользало из сознания, его, как струйку дыма, невозможно было удержать.
В размышлениях о религии Соскэ пришло на память учение буддийской секты дзэн, которое зиждется на самосозерцании. Когда он жил ещё в Киото, один из товарищей по университету изредка посещал буддийский храм и в соответствии со строгими правилами Дзэн погружался там в самосозерцание. «В наш- то век…» — думал Соскэ, потешаясь над приятелем, тем более что ни поведением, ни образом жизни тот не отличался от Соскэ. Но сейчас Соскэ вспоминал об этом со стыдом. Как мог он с такой лёгкостью судить о человеке, не зная, в сущности, его побуждений? Быть может, они вовсе не заслуживали презрения? Он согласился бы десять, даже двадцать дней не ходить на службу и заниматься самосозерцанием, лишь бы это принесло ему душевный покой. Он только не знал, что надо делать, потому что в вопросах религии был полнейшим профаном.
Когда наконец он добрёл домой, то увидел, что там ничего не изменилось: Короку, О-Ёнэ, столовая, гостиная, лампа, комод — всё было как и прежде, лишь он один провёл эти несколько часов в довольно странном состоянии. Над хибати висел небольшой котелок с крышкой, из-под которой струился пар. На своём обычном месте лежала подушка для сиденья, перед ней стоял накрытый обеденный столик.
Поглядев на свою чашку, поставленную кверху дном, и деревянные палочки для еды, Соскэ сказал:
— Я не буду ужинать.
— Не будешь? Жаль, — с огорчённым видом произнесла О-Ёнэ. — Я, правда, так и думала, что ты где-нибудь поел, уже ведь поздно, но на всякий случай решила приготовить…
О-Ёнэ подхватила полотенцем котелок и перенесла его на подставку. Затем позвала Киё и велела ей унести обеденный столик.
Соскэ всегда рассказывал, что его задержало, если ему случалось возвратиться домой позднее обычного, и О-Ёнэ тогда успокаивалась. Но сегодня ему совсем не хотелось говорить о том, что он был в закусочной да ещё пил сакэ. Ничего не подозревая, О-Ёнэ стала его расспрашивать.
— Да так, никакой особой причины не было. Просто захотелось поесть мясного.
— А потом решил идти домой пешком, ведь это способствует пищеварению?
— Пожалуй, ты права.
О-Ёнэ как-то недоверчиво засмеялась. Соскэ было не по себе. Помолчав немного, он спросил:
— За мной не приходили от Сакаи-сан?
— Нет, а что?
— Ужинать звал, когда я был у него позавчера.
— Опять звал? — удивилась О-Ёнэ. Соскэ не стал продолжать разговор и лёг спать. Но какая-то назойливая мысль мешала уснуть. Время от времени он открывал глаза и смотрел на стоявшую в нише лампу с привёрнутым фитилём. Соскэ не страдал бессонницей, как О-Ёнэ. Но сегодня О-Ёнэ мирно спала, а он всё бодрствовал, ещё больше мучаясь оттого, что слышит бой часов в соседней комнате. Вначале несколько ударов подряд, через какой-то промежуток один глухой удар. Он, словно хвост кометы, коснулся барабанных перепонок и несколько мгновений дрожал, замирая. Затем последовали два удара, от которых стало ещё тоскливее. Лёжа вот так в постели, Соскэ пришёл к единственному выводу, что надо жить более достойно. Уже сквозь сон он слышал, как пробило три… Четыре, пять, шесть… Вселенная словно бы разбухла. Небо колыхалось, как бушующее море, становясь то крошечным, то снова безграничным. Земной шар двигался в пространстве, как подвешенный на нитке мячик, описывая гигантскую дугу… Всю ночь Соскэ мучили кошмары. Наконец, он вздрогнул и проснулся. Был восьмой час. Со своей обычной улыбкой над ним склонилась О-Ёнэ. Яркое солнце разогнало мрак ночи.
18
Соскэ вошёл в ворота буддийского храма с рекомендательным письмом в кармане. Он получил его от знакомого одного из сослуживцев, который по пути на службу и домой читал в трамвае какое-то конфуцианское сочинение. Соскэ, разумеется, не знал, что это за книга, поскольку не интересовался подобными вещами. Но однажды они оказались в трамвае рядом, на одной скамейке, и Соскэ спросил об этом. Сослуживец показал Соскэ жёлтую обложку, сказав при этом: «Весьма сложный труд». Объяснить вкратце, о чём там написано, сослуживец не смог, сказал лишь, что в ней изложено учение секты Дзэн. Эти слова Соскэ хорошо запомнил и за несколько дней до получения рекомендательного письма подошёл и спросил: «Ты всерьёз занимаешься изучением Дзэн?» Заметив напряжённое выражение лица Соскэ, сослуживец удивился, но от разговора ушёл, ответив лишь: «Да нет, не занимаюсь, просто забавы ради читаю их книги». Разочарованный, Соскэ вернулся на своё место.
С работы они снова ехали вместе. С сочувствием наблюдая за Соскэ, сослуживец догадался, что за его вопросом кроется нечто большее, чем простое любопытство, и очень любезно рассказал Соскэ про секту Дзэн. Он признался, что сам до сих пор ни разу не погружался в самосозерцание. Но один его знакомый часто ездит в Камакуру[34], и если Соскэ хочет узнать обо всём подробно, он может познакомить его с этим человеком. Соскэ тут же в трамвае записал имя и адрес и на следующий день с письмом от сослуживца пошёл к его знакомому, у которого, в свою очередь, получил рекомендательное письмо и с ним отправился в храм.
На службе он сказался больным и решил дней десять не являться. Дома тоже притворился больным.
— С головой что-то неладно, — сказал он О-Ёнэ, — недельку побуду дома, съезжу куда-нибудь, отдохну.
О-Ёнэ, в последнее время очень тревожившаяся за мужа, радовалась, что он вдруг оказался таким решительным, но это было до того неожиданно, что она не могла в то же время не испытывать страха.
— Куда же ты поедешь? — широко раскрыв от удивления глаза, спросила О-Ёнэ.
— Пожалуй, в окрестности Камакуры. Там, я думаю, неплохо.
Было забавно представить себе скромного Соскэ в фешенебельной Камакуре, и О-Ёнэ невольно улыбнулась, сказав:
— О, да ты богач! Возьми и меня с собой.
Соскэ было сейчас не до шуток, и он вполне серьёзно возразил:
— Но я еду не в модные места. Хочу просто попроситься пожить неделю или дней десять в храме секты Дзэн, дать голове немного отдохнуть. Не знаю, поможет ли это, но говорят, что от чистого воздуха голова совсем по-другому работает.
— Ну, разумеется. Непременно поезжай. Это я пошутила, — сказала О-Ёнэ, чувствуя себя виноватой, оттого что посмеялась под своим таким добрым, мягкосердечным мужем.
На следующий день Соскэ с письмом к «Достопочтенному Гидо-сану», как было написано на конверте, отправился на вокзал Симбаси и уехал.
— Я слышал, — сказал Соскэ знакомый сослуживца, — что совсем недавно он из послушника стал монахом и поселился в одной из старинных келий. Загляните к нему в «Одинокую обитель», так называется его жилище. «Послушник», «келья» — эти слова были для Соскэ новыми и непривычными. Поблагодарив за письмо, он ушёл.
Войдя в ворота храма, Соскэ вдруг очутился в густой тени могучих криптомерии, заслонявших небо, которые тянулись по обеим сторонам аллеи, и сразу почувствовал, что попал в совсем другой, сумрачный
