лист обёрточный бумаги. А потом на тумбочке у моей кровати появлялся новый бумажный зверёк, который пытался прижаться ко мне. Я брал их, выдавливал воздух, а потом клал в коробку на чердаке.

Мама бросила делать животных из бумаги, только когда я учился в старшей школе. К этому времени её английский был намного лучше, но я уже был в том возрасте, когда мне было совершенно не интересно, что она говорит, на каком бы языке она это не делала.

Иногда, когда я приходил домой и видел, как она, такая крошечная, возится на кухне, напевая какую- то китайскую песенку, мне трудно было представить, что она могла дать мне жизнь. Между нами не было ничего общего. С тем же успехом она могла свалиться с Луны. И я торопился скрыться в своей комнате, где я мог спокойно отдаться общеамериканской погоне за счастьем.

Папа и я стояли с разных сторон больничной койки, на которой лежала Мама. Ей не было и сорока, но она выглядела гораздо старше.

Годами она старалась не замечать боль в груди и не обращалась к врачам. И когда карета «Скорой помощи» наконец приехала за ней, рак зашёл уже так далеко, что хирурги были бессильны.

А моя голова была вовсе не в больничной палате, мои мысли уносили меня в университетский кампус, где в самом разгаре была рекрутинговая компания. И я думал о резюме, зачётной книжке и о том, как лучше пройти собеседование. Я прикидывал, как половчее соврать рекрутёрам, чтобы им захотелось купить меня. Разумом я понимал, что думать о таких вещах возле кровати умирающей матери просто ужасно. Но я не мог ничего поделать со своими мыслями.

Она была в сознании. Папа сжимал в руках её левую ладонь. Он наклонился и поцеловал её в лоб. Меня испугало то, каким слабым и старым он сейчас выглядел. Я понял, что знаю о нём почти так же мало, как о Маме.

— Я в порядке, — улыбнулась ему Мама. Она повернулась ко мне, продолжая улыбаться. — Я знаю, что ты должен вернуться обратно в школу. — Её голос был очень слаб, я с трудом мог расслышать его, мешало жужжание многочисленных приборов, трубки от которых скрывались в её теле. — Иди. Не беспокойся обо мне. Это всё ерунда. Учись в школе хорошенько.

Я протянул руку и коснулся её кисти, мне казалось, это то, что я должен сделать в таких обстоятельствах. Я чувствовал облегчение. Я был уже погружён в мысли об обратном рейсе и ярком калифорнийском солнце.

Она прошептала что-то Папе. Он кивнул и вышел из палаты.

— Джек, если… — она закашлялась и какое-то время не могла говорить. — Если я… Не переживай очень сильно, не делай себе плохо. Сосредоточься на своей жизни. Но сохрани коробку, которая лежит на чердаке, и каждый год, в Цинмин, просто доставай её и вспоминай меня. И я всегда буду с тобой.

Цинмин — это китайский праздник поминовения усопших. Когда я был маленький, Мама в этот день всегда писала письма своим умершим родителям в Китай. Она рассказывала им обо всём хорошем, что случилось за этот год с ней в Америке. Она громко зачитывала эти письма мне, и если я что-то комментировал, обязательно дописывала это. Потом из письма она складывала бумажного журавлика и отпускала его на запад. Мы стояли вместе и смотрели, как журавлик взмахивает своими чётко очерченными крыльями, начиная длинное путешествие через Тихий океан к Китаю, к кладбищу, на котором похоронены мамины родители.

Как много лет прошло с тех пор, когда мы последний раз делали это вдвоём.

— Я ничего не знаю о китайском календаре, — сказал я. — Просто отдохни, Мама.

— Только возьми коробку с собой и время от времени открывай. Просто открывай… — и она опять начала кашлять.

— Всё будет хорошо, Мама. — Я неловко схватил её за руку.

— Хайцзы, мама ай ни… — она снова закашлялась. И я вспомнил, как годы назад моя Мама говорила ай и клала руку на сердце.

— Всё хорошо, Мама. Не разговаривай больше.

Папа вернулся, и я сказал, что должен ехать в аэропорт, потому что не хочу опоздать на свой рейс.

Она умерла, когда мой самолёт был над Невадой.

Папа быстро состарился после смерти Мамы. Дом стал слишком большим для него одного, и он решил продать его. Моя подруга Сюзанна и я приехали к нему, чтобы помочь упаковать вещи и выбросить старый хлам.

Сюзанна отыскала старую коробку из-под обуви на чердаке. Звери пробыли в кромешной темноте так долго, что бумага стала хрупкой от старости, а яркие рисунки выцвели от времени.

— Я никогда не видела похожего оригами, — удивилась Сюзанна. — У твоей мамы был настоящий талант.

Бумажные звери не двигались. Может быть магия, которая оживляла их, ушла, когда умерла Мама. А может быть, я просто нафантазировал, что бумажные фигурки могут оживать. Детским воспоминаниям нельзя доверять.

Это случилось в первые выходные апреля, два года спустя после смерти Мамы. Сюзанна уехала из города по своим делам, она работала консультантом по менеджменту и бесконечно куда-то уезжала. А я был дома и лениво переключал каналы телевизора.

Я задержался на документальном фильме об акулах. Внезапно я вспомнил мамины руки, и то, как она снова и снова сгибала и проглаживала фольгу, чтобы сделать для меня акулу, а я и Лаоху смотрели на это.

Раздался шорох. Я поискал глазами и увидел комок обёрточной бумаги, перемотанный скотчем, на полу недалеко от книжного шкафа. Я подошёл и хотел поднять его и бросить в мусор.

Но вдруг бумажный комок поднялся, развернулся, и я увидел, что это был Лаоху, которого я не вспоминал уже много лет. «Рауррр-са». Должно быть, Мама всё-таки сумела сложить его заново после того, как я сдался.

Он был гораздо меньше, чем я помнил. А может, тогда мои кулаки были гораздо меньше.

Сюзанна расставила фигурки из бумаги по всей квартире как украшения. А Лаоху, должно быть, она поставила в самый незаметный угол, уж слишком потрёпанным он выглядел.

Я присел на пол и протянул к нему палец. Хвост Лаоху дёрнулся, и тигр игриво бросился на палец. Я засмеялся, отталкивая его. Бумажный тигр замурлыкал под моей рукой.

— Как ты жил всё это время, приятель?

Лаоху прекратил играть. С кошачьей грацией он вспрыгнул мне на колени и сам собой развернулся в лист бумаги.

На моих коленях рисунком вниз лежал кусок мятой обёрточной бумаги. Её поверхность была густо исписана китайскими иероглифами. Я никогда не учился читать по-китайски, но точно знал, как выглядят значки, которые обозначают сына, и они были на самом верху листа — там, где обычно ставят имя адресата. Письмо было написано маминым неуклюжим, слегка детским почерком.

Я пошёл к компьютеру и проверил в Интернете. Сегодня был Цинмин.

Я взял письмо и отправился в город, в то место, где часто останавливаются автобусы с китайскими туристами. Я спрашивал каждого туриста: «Ни хуй ду жонгвен ма?» Вы можете читать по-китайски? Я не говорил по-китайски так долго, что не был уверен, понимают ли они меня.

Одна девушка согласилась помочь мне. Мы сели рядом на скамейку, и она начала читать письмо вслух. Язык, который я пытался забыть годами, снова вошёл в мою жизнь. Я чувствовал, как моё тело впитывает китайские слова, как они проникают через кожу, проходят через кости, как они достигают моего сердца и плотно сжимают его.

Сынок,

Мы не разговаривали так долго. Ты так злишься, когда я прикасаюсь к тебе, что мне становится страшно. А мне кажется, что боль, которую я чувствую всё последнее время, это что-то серьёзное.

Поэтому я решила написать тебе. Я хочу, чтобы моё письмо было в бумажных животных, которых я сделала для тебя и которые так нравились тебе.

Животные не будут двигаться, когда я умру. Но если сейчас я пишу со всем жаром своего сердца, то в этой бумаге, в этих словах, я оставлю частичку себя. И если ты будешь думать обо мне в