— Бога у нас своровали, засунули его в чужой чулан, а взамен боженьки, пжалте братство. Вот и уравняли всех, все одинаковые болты нарезают, а в холодильниках одни бройлерные ножки стынут, выращенные на таблетках. Всем одну и ту же мексиканскую труху по телевизору показывают.

Он дернул за полу пиджака подсевшего к нему благообразного мужчину.

— И все же капризные людишки не хотят быть бройлерными. От тоски кто ее, родимую, лакает, кто с кралями клубничку давит, кто соседей бумажной писаниной топит. Бога?то нет, расколошматили колокола, иконы на самоварные щепки использовали. Не замолишь теперь!

Благообразный что?то хотел вставить, теребил свои пальцы. Не удавалось.

Мадам Брайловская слушала мужика — проповедника внимательнее, чем мои стихи.

— Ах, мальчики! — пропела она медовым, потеплевшим голосом. — А ведь этот, — она кивнула в сторону краснобая, — ничего в жизни не читал. А вот на тебе, каков философ. Природа создает таких уникумов. Лучок выращивает, тыкву и там вот любомудрит.

— Знаем мы этих языкастых, небось дерет за лучок втридорога, а потом здесь нотации, чтобы совесть свою показать. Мол, есть она, не безбожник, — возразил Борис.

— Нет, почему же? — заступился Михаил. — Может, и правду брешет… Хотя… Хотя зенки хитрые; Шельма!

Вот, собственно, и вся водяная дорога. Трамвайчик присосался боком к пирсу. Кое?кто сошел. Опустились на траву и мы. Наша Коса — это не там, где все отдыхают, а подальше — в камышовых зарослях. Надо пройти по краю оврага, потом через эти сухие камыши, через рогоз, и вот гам деревцо торчит неизвестной породы. Мы его чинарой называем. Деревцо сухое, одна зеленая ветка каждый год просыпается. Это дикое место не любят горожане и по другой причине — песок грязный. Ил или песок — не разберешь.

Конец весны. Солнце уже палит на полную катушку. Но вода еще с прохладцей. Мы поскидали одежду и стали готовить костер. Вот они — сухие ветки с нашей чинары. Все складывалось очень хорошо. Я успел проголодаться и обкусал два приличных шампура с шашлыком. Хитрил. Второй шашлык я ел уже про запас, может, хоть завтра не побегу глядеть на того жующего борова в кафе «Сирень».

И вино хорошее, красное, язык вяжет. Бутылку на четверых, самое что надо — не пьяные, веселые.

Только мадам… Ах, мадам! Мадам обхватила колени руками, раскачивалась, задумчиво глядела на угольки. И начала она издалека, со «Снегурочки».

— А не худо бы нам детство босоногое вспомнить, попрыгать через костер, а, мальчики?

Мишка в ответ глуповато хохотнул:

— Ррр — ррр — астаем!

Мадам поморщилась, брезгливо дернула губами.

— Нет, не то… — потерла лоб мадам, — не то… не то… зачем нам сказочные забавы? Приличные есть, прибыльные.

Она вскочила и подлетела к вороху одежды, отыскала свою сумочку. Борис щелкнул зажигалкой, прикурил. На лице — любопытство. Мишка ковырял прутиком в угольях.

— Гмм! Мальчики?! — тоном телевизионной ведущей развлекательной программы призвала мадам. — Видите бумажонку?..

Все увидели новую стодолларовую ассигнацию.

— За нее надо много корячиться? Правда, Борис? Даже при твоем деликатном ремесле.

Борька угрюмо кивнул. Мишка откинул в сторону хворостину.

— А вам ничего не стоит заработать их моментально.

Даже хитроумный Борис ничего не понимал.

Мадам продолжала:

— Вам необходимо срочно подраться.

Она имела в виду Бориса и Михаила, своих альфонсов. Моя цыплячья комплекция не была рассчитана для гладиаторских битв.

— Как это? — облизал губы Михаил.

Она взглянула на меня:

— В деревне это называется побиться на кулачках. Должны знать, что для завоевания дамы… сердца дамы, скажем так, в животном мире все делается по — простому, без слюней и уменьшительно — ласкательных суффиксов. Решает сила, ногти, зубы. А разве ты, Мишунчик, не животное? А, вороной?

— Еще какое! — вроде бы для смеха рыкнул Михаил. — Животное, ррр — ры!

— Ну, вот, умнички! И начнем. А мы вот с этим стю — ю-дентом будем судьями.

В слово «студент» она специально вклинила оскорбительную «ю».

Борис все еще хмурился. Он приподнялся и прошелся от костра и обратно. Маятником. Пять метров — '1уда, пять — сюда.

— Для хохмы?! — сморщил он побелевший лоб.

Несмотря на врожденную женственность, Борис был

физически сильным мужчиной.

— Ну, так что… гм… в самом деле друг друга мутузить? — все еще не понимал Борис.

— Я прошу тебя, кореш, пару ударчиков. Снесу! — скороговоркой выпалил Борис.

И, как бы поддерживая его, зачастил соперник:

— А чего не подраться? Мы за милую душу всегда готовы выпить и подраться.

Альфонсы по — цирковому встали друг против друга, пригнулись, руки сделали скобами. Забавно. Пахло фарсом. Рядом с ними уже пританцовывала мадам. Вальс для троих. Стольник она держала над головой, как флажок. Оба осклабились. Они были увертливыми и несмелыми до той поры, пока не осердилась мадам:

— Не медведи же?! Не будет ничего, гроша ломаного! Манной каши только! По — о-олные миски!

Тут Борис пригнулся и резко дернул ногу своего соперника. Песок сухой, скользкий. Мишка хлопнулся, а на него — Борис. И альфонсы закрутились на песке. Мадам оживилась: «Вот, вот, вот, что надо! Счетчик включен!»

Она воздела вверх левую руку с деньгами, а правой размахивала, выкидывая пальцы: «Раз, два, три!»

Гладиаторы пыхтели, отфыркивались. Я понимаю — глаза в песке. Победу стал одерживать черногривый Михаил. Борис крутил головой. Его разъярило то, что волоса — тая грудь соперника придавила его к земельке. Воняло потом. Борис озлел и рубанул ладонью в пах цыгану. Мишка бесконтрольно дернулся, переломился. И Борис очутился на ногах, над соперником.

Мадам отринулась от своих любовников, поняв, что дело принимает нешуточный оборот. Мне тоже показалось, что Михаил и Борис ожесточились и всерьез заработали кулаками. Они потеряли рассудок и стали тыкать друг друга. Звук был такой, словно бревно в сырой ил погружали. Конечно, они ослепли, песок раздирал глаза. Я увидел на подбородке Бориса розовую кляксу. Михаил кхе- кал и матерился. И мадам Брайловская впала в раж, ее опьянил азарт драки. Она в нескольких шагах от дерущихся приговаривала сорванным голосом: «И мы сплелись, как пара змей, обнявшись крепче двух друзей, упали разом, и во мгле…»

Лицо у мадам то бледнело, то краснело, наливалось кровью. Мне почудилось, что мадам сейчас не выдержит и кинется терзать всех подряд: грызть нас, рыть землю, обламывать чинару. Все же альфонсы — не боксеры. Они постепенно от боли, от песку в глазах, от усталости остывали. Они уже ждали условного сигнала от мадам, теперь- то она натешилась. Действительно, мадам трясущимися пальцами разыскала в ворохе одежды зажигалку, щелкнула ею.

Михаил с Борисом остановились. Михаил еще загребал ногой и тряс_; чубом, Борис хитро щурился. Мадам, равнодушно прикуривая, откинула назад свои смолистые волосы. Быстро же она успокоилась.

— А теперь, лапоньки мои, фокус, — многообещающе улыбнулась мадам и поднесла уголок стодолларовой купюры к трепетному язычку зажигалки. Валюта сопротивлялась. Треугольник пламени отпрянул от бумаги. Но ненадолго. Вскоре огонь ужалил ассигнацию. Факир был трезв, фокус удался. Все