Композитор, глядя на чаек, танцующих по волнам на расстоянии ста метров от берега, вдруг ощутил себя ящерицей, с которой спадает кожа. Страх, изумление, трепет, теплота, сменяющаяся ознобом — чувства, которые он испытал в считанные секунды. Он вскочил, не зная что делать. На пляж он пришел совсем недавно и уходить было неразумно. Но наш герой понял, что находиться в неподвижном состоянии он долго не сможет, купание также не принесет успокоения. Только быстрое движение может сейчас послужить лекарством. Он быстро оделся и побежал вдоль берега. «Вот оно, вот оно», — пульсировало в висках.
Добежав до своего номера, Композитор извлек из чемодана бумагу, авторучку и начал судорожно писать. Последние четыре дня он не ходил на пляж. Работа была сделана за три дня, четвертый целиком ушел на переписывание готового набело. Мысли были ясными, он никогда доселе и очень редко впоследствии ощущал подобное единение с природой и желание выплеснуть из себя энергию. Было ли это по Фрейду?
Вернувшись домой, он торжественно извлек из чемодана текст и приказал жене напечатать. Та не увидела в этом большого смысла, но молча повиновалась.
— А что ты с этим собираешься делать? — осторожно спросила она.
— Направлю. — Композитор перечислил адреса, на которые возлагал особые надежды.
— Ничего не выйдет.
— Выйдет!
Он показал родителям, но не получил моральной поддержки. Композитор начал в одиночку пробивать стену — посылал тексты в адреса массовых журналов и с замиранием сердца ждал ответа. Через семь- восемь месяцев приходила отписка в несколько строк.
Это была его тайная жизнь, реальная же продолжалась своим чередом. Сколь естественным для Композитора было вступление в партию, столь же логичным был выход из нее. Он сделал это громко, произнеся антикоммунистическую речь на собрании в присутствии вышестоящего партийного начальства. Голос против обыкновения дрожал. Сказал в числе прочего про репрессированного деда — отца матери. Примеру последовали другие. Ему угрожало увольнение, но директор не решился на столь вызывающие действия. Повышения же больше не давал.
Возникли сложности с диссертацией — слишком резок был Композитор в общении с профессурой. После загранкомандировки стали мучить звонками комитетчики.
Впервые пришла мысль — УЕХАТЬ. К этому моменту количество, что называется, перешло в качество. Разочарование во всех государственных, идеологических институтах, а также «хранителях высокой нравственности» — полнейшее. Выхода, казалось, не было. К этому добавился разлад в семье. Мелкому фрондерству в треугольнике жена-теща-родители конца не было. Композитору решительно надоела эта дипломатия штопаных костюмов. Появилось жгучее желание одним ударом разрубить узел.
Он взялся за дело с присущей целеустремленностью. Но наступило время знаменитых демократических митингов.
Собирались у Парка Культуры. Композитору еще никогда не приходилось видеть такого количества людей одновременно. Шли по Садовому кольцу. Действо было под стенами Кремля, на Манежной площади. Дьяволы революции носились в воздухе. Но ощущения величия, торжественности у Композитора почему-то не было. Не было и чувства единения с теми, кто стоял рядом с остроумно намалеванными лозунгами.
Воля к власти одних и напрасные надежды других — вот как для себя определил он смысл происходившего.
Он стал частым гостем у посольств англоязычных стран, просчитывая различные варианты осуществления намеченного плана.
Он опоздал на год — чуть раньше американцы давали статус политического беженца всем желающим. Теперь Запад воздвиг кордоны против русской волны, хлынувшей на посольства.
Наконец, он понял, что нужно делать и осатанело рванулся навстречу судьбе.
Нашему герою выдали заграничный паспорт на основании фиктивного приглашения, купленного в переходе станции метро. Приобретена валюта, новая одежда и обувь. Композитор написал послание родителям и подробную инструкцию жене, как вести себя при всех возможных вариантах. Он умел просчитывать ходы.
Глава II
ПЕРЕХОДЫ
Нужно было отыскать этот самый «Дом научителя».
Композитор написал правильными печатными буквами название по-польски и стал спрашивать у прохожих, как пройти. Ответы были неопределенные. Рядом со зданием вокзала высилось здание «Дома науки и культуры» — точная копия московских высоток. По правую сторону от дома было заметно столпотворение людей. Оркестровая музыка продолжала разрывать душу. Атмосфера была угнетающей. Навстречу попадалось много дурно пахнущих нищих в чудовищных лохмотьях.
Пройдя квартал, он снова лез к прохожим со своей бумажкой и получал взаимоисключающие ответы. Из соображений экономии он не мог прибегнуть к помощи общественного транспорта. Прохожие отличались озабоченностью, худобой и несоответствующей сезону легкой одеждой. На каждом шагу продавались овощи, фрукты, менялы предлагали свои услуги. Отличие от Москвы было разительным.
С приключениями, часа через три Композитор достиг искомого дома. Располагался он на набережной, где ветер дул еще сильнее, чем на привокзальной площади. Преодолев чувство неуверенности, Композитор открыл дверь. Поздоровавшись с портье, справился о цене номера.
— Сто десять тысяч золотых, — был ответ.
Цена в два раза превышала названную поляком-попутчиком.
Но выбора не было. Заплатив почти треть суммы, полученной в обмен на чек из Союза, Композитор получил право переночевать одну ночь в этом заведении.
Утром отправился по уже известным переулкам. В вестибюле американского посольства сидела красивая блондинка. Рядом с ней находилась кабина, подобная тем, которые используются в аэропортах для контроля пассажиров.
Сняв свою шапку и подойдя к девушке, Композитор произнес со своим неповторимым акцентом:
— Good morning. I'd like to speak with some officials.[3]
Последние месяцы перед отъездом Композитор зубрил английский. Его словарный запас был богат, но разговорная практика отсутствовала полностью.
Блондинка улыбнулась и нажала на кнопку звонка. Через минуту из ближайшей к выходу двери вышел бледнолицый янки лет тридцати, безукоризненно одетый и пахнущий дорогим одеколоном. Он подошел к Композитору, протянул руку, а затем широким жестом предложил присесть на диван. Наш герой прошел через кабину, никак не отреагировавшую на это передвижение, и сел рядом с американцем. У того была стилизованная прическа с пробором, темные волосы и ни кровинки в лице.
— Я вас слушаю.
— Я — гражданин Советского Союза, — начал Композитор и достал паспорт. Бледнолицый взял его в руки и долго рассматривал.
— Так.
И уроженец далекого сибирского села начал рассказывать свою тщательно отрепетированную «легенду». После первых же фраз янки предложил подняться и пройти в кабинет.
— Так, так, очень хорошо, что у вас есть такие хорошие статьи, написанная книга, но чем мы можем вам помочь? — скороговоркой спросил американец.
И тут Композитор сдавленным голосом произнес фразу, после которой небеса должны были бы низвергнуться на землю.
Но все осталось на своих местах — и американец, смотревший на него приветливыми глазами, и стол
