мчалась в тумане подобно серне, преследуемой волками, она боялась теперь Азьи несравненно больше, нежели в тот миг, когда была в его объятьях; страх и бессилие завладели ею, она чувствовала себя слабым, заблудшим, одиноким и покинутым ребенком, предоставленным воле божьей. Какие-то рыдающие голоса возникли в ее сердце и стали взывать, стеная и тоскуя: «Михал, спаси! Михал, спаси!»

А скакун мчал все дальше; гонимый чудесным инстинктом, он перескакивал через проломы в скалах, ловко обходил острые уступы, пока наконец скальный грунт перестал звенеть под его копытами — вероятно, вырвался на ровную луговину, какие простирались здесь меж оврагами.

Конь весь был в мыле, он шумно дышал, раздувая ноздри, однако же несся во весь опор.

«Куда бежать?» — подумала Бася.

И тотчас сама ответила:

«В Хрептев!»

Однако новая тревога сжала ей сердце при мысли о том, какой далекий предстоит ей путь через жуткую, бескрайнюю пустыню. И то еще ей вспомнилось, что Азья оставил отряды татар в Могилеве и Ямполе. Без сомнения, все татары в сговоре, все они служат Азье, так что, изловив, неминуемо доставят ее в Рашков; надлежало поэтому поглубже уйти в степь, а затем лишь повернуть на север, минуя приднестровские селения.

Это имело смысл еще и потому, что погоня, если таковая будет, несомненно направится вдоль берега; к тому же в степи может встретиться польский отряд, возвращающийся в крепость.

Конь постепенно замедлял бег. Бася, будучи опытной наездницей, сразу поняла, что надо дать ему роздых, чтобы не запалить его. Ясно было и то, что остаться ей средь бескрайних этих степей без коня равносильно гибели.

Бася убавила ход коня и какое-то время ехала шагом. Мгла редела, от бедного скакуна валил горячий пар.

Бася принялась молиться.

Вдруг в тумане, в нескольких сотнях шагов от нее, послышалось конское ржанье.

Волосы на голове у нее встали дыбом.

— Своего загоню, но и тех тоже! — произнесла она громко.

И припустила коня.

Какое-то время скакун летел подобно голубю, преследуемому балабаном; мчался он так довольно долго, из последних уже сил, но вдалеке по-прежнему слышалось ржание. И было в этом из тумана долетавшем ржании что-то безмерно тоскливое и вместе грозное. После первой тревоги Басе, однако же, пришло в голову, что если бы на преследующем ее коне сидел бы кто-то, конь бы не ржал; всадник, чтобы не обнаружить себя, заставил бы его молчать.

«Не иначе как бахмат Азьи бежит за моим», — подумала Бася.

Она вытащила из кобуры оба пистолета, но предосторожность оказалась напрасной. Спустя минуту что-то зачернелось в редеющей мгле и показался бахмат Азьи. При виде Басиной лошади он вприпрыжку подбежал к ней, раздувая ноздри и издавая короткое, прерывистое ржание. Скакун тотчас ответил ему.

— Ко мне! — позвала Бася.

Бахмат, привычный к человеческим рукам, подошел к ней и позволил взять себя под уздцы. «Слава тебе, господи!» — проговорила Бася, подняв глаза к небу.

В самом деле, то, что она заполучила коня Азьи, было для нее обстоятельством необычайно благоприятным.

Во-первых, два лучших в отряде коня были в ее руках; во-вторых, теперь она могла менять лошадей и, наконец, в-третьих, то, что лошадь Азьи пришла сюда, означало, что погоня выйдет не скоро. Последуй бахмат за отрядом, татары, встревожившись, несомненно, тотчас бы воротились искать своего главаря; теперь же, возможно, им и в голову не придет, что с Азьей что-то приключилось, и на поиски они отправятся, только обеспокоившись слишком долгим его отсутствием.

— «А я к тому времени буду уже далеко», — подумала Бася.

Тут ей снова вспомнилось, что в Ямполе и в Могилеве стоят отряды Азьи.

«Чтобы миновать их, надобно поглубже в степь уйти, а к реке приблизиться разве что в окрестностях Хрептева. Хитро расставил ловушки страшный этот человек, да бог убережет меня от них!»

Укрепившись духом, она приготовилась ехать дальше.

У седельной луки Азьева коня Бася обнаружила мушкет, рог с порохом, мешочек с пулями и мешочек с конопляным семенем, которое татарин имел обыкновение грызть. Подтянув стремена бахмата по своей ноге, она подумала, что будет, подобно птице, всю дорогу питаться этим семенем, и старательно припрятала мешочек.

Бася вознамерилась объезжать стороной людей и хутора, поскольку в этаком безлюдье от человека можно ждать скорее зла, нежели добра. Сердце ее сжималось при мысли, чем кормить лошадей. Они могут, конечно, выщипывать траву из-под снега, мох из скалистых расщелин, ну а если все же падут от плохой пищи и тяжких переходов? А щадить их ей нельзя…

Страшно было и заблудиться в этой пустыне. Хорошо бы держаться днестровского берега, но такой путь ей заказан. Что будет, когда она углубится в мрачные лесные дебри, необъятные, без дорог? Как узнает, к северу ли она движется, если наступят туманные дни без солнца и ночи без звезд? То, что в лесах полно диких зверей, не слишком ее заботило: она обладала отважным сердцем и оружием. Волчьи стаи представляли, правда, опасность, но она больше боялась за лошадей, чем зверей, а всего более боялась заблудиться.

— Бог укажет мне дорогу и позволит воротиться к Михалу, — громко сказала она.

Перекрестившись, Бася утерла рукавом осунувшееся свое лицо — влажное, оно зябло, — затем зорко оглядела окрестность и пустила коней вскачь.