— Что ж, друзья, покажем себя: такие глазки не всякий день смотреть будут!

— Под пулями не хуже амазонки держится! — воскликнул кто-то из молодых рыцарей, забыв в порыве восхищенья, что во времена амазонок еще не было пороха.

— Пора кончать! Пехота свое дело сделала, hostes[161] наши совсем приуныли.

Вражеская кавалерия и вправду не могла справиться с пехотой. Раз за разом всадники на полном скаку подлетали к рогатке, но, встречаемые огнем из мушкетов, в беспорядке отступали. И подобно тому, как волна, прокатившись по низкому берегу, оставляет на песке раковины, камешки, мертвую рыбешку, так после каждой атаки на дороге перед рогаткой оставалось не меньше дюжины недвижных тел и лошадиных трупов.

Наконец враг прекратил бесплодные попытки. Только одиночные конники выезжали вперед и, не жалея пуль, палили по деревне из пистолетов и мушкетов, чтобы отвлечь внимание противника. Но тут мечник, взобравшись по угловым балкам под самую крышу господского дома, заметил, что задние ряды неприятеля пришли в движение и повернули к полям и кустарникам, подступающим к Волмонтовичам с левой стороны.

— Вон откуда хотят зайти! — закричал он и немедля приказал части конницы рассыпаться между хатами и, укрывшись в садах за деревьями, ждать неприятеля.

Спустя полчаса вновь завязалась перестрелка, теперь уже на левом фланге.

Обнесенные изгородями сады мешали противникам схватиться врукопашную — и той, и другой стороне одинаково, — но нападающие, рассыпавшись длинной цепью, меньше несли потерь.

Бой постепенно становился все жарче и ожесточеннее; возобновились и атаки у рогатки.

Мечнику все это не нравилось.

За спиной справа у него еще оставался свободным выгон, спускающийся к неширокой, но глубокой и илистой речке, переправиться через которую, особенно в спешке, было не так-то просто. В одном только месте к низкому берегу была протоптана тропа, по которой гоняли в лес скотину.

Пан Томаш все чаще поглядывал в ту сторону.

Вдруг сквозь черные, уже потерявшие листву заросли ивняка он увидел поблескивающее при свете вечерней зари оружие и темную тучу солдат.

«Бабинич подходит!» — подумал мечник.

Но в эту минуту к нему подскакал Хшонстовский, командир кавалерийского эскадрона.

— От реки шведская пехота идет! — испуганно закричал он.

— Нас предали! — воскликнул пан Томаш. — О господи! Давай, сударь, туда со своим эскадроном. Ударить надо на эту пехоту, пока они нам во фланг не зашли!

— Очень уж велика сила! — ответил Хшонстовский.

— Хоть на час задержите, а мы попробуем отойти к лесу.

Хшонстовский ускакал и тут же вывел две сотни своих людей на выгон; завидев его, шведы стали быстро перестраиваться в кустарнике, готовясь встретить противника. Минуту спустя эскадрон пустился вскачь, а из зарослей ивняка загремели мушкетные залпы.

Мечник теперь не только не помышлял о победе, но и засомневался, удастся ли сохранить пехоту.

Сам он еще мог, прихватив девушек, отступить с частью конницы и поискать убежища в лесу, но это значило обречь на гибель большую часть отряда и тех лауданцев, которые пришли в Волмонтовичи поглядеть на Бабинича. Да и Волмонтовичи в таком случае неприятель, ясное дело, сровняет с землей.

Оставалась лишь одна надежда: что Хшонстовский сомнет вражескую пехоту.

Между тем стемнело, но в деревне становилось все светлее: загорелась куча опилок, щепы и стружек возле крайнего от рогатки дома. От них занялся и сам дом, и над деревней встало кровавое зарево.

При его свете мечник увидел, что конница Хшонстовского возвращается в беспорядке и смятении, а шведская пехота, высыпав из ивняка, стремительно бросилась за ней вдогонку.

И тогда мечнику стало ясно, что нужно уходить по единственной свободной дороге.

Он уже подскакал к остаткам своей кавалерии, уже взмахнул саблей и крикнул: «Назад, судари! Строем отходить, строем!» — когда вдруг и позади загремели выстрелы, мешаясь с криками, вырвавшимися из множества солдатских глоток.

И понял мечник, что они окружены, что он попался в ловушку, откуда нет ни выхода, ни спасенья.

Оставалось только погибнуть с честью. И пан Томаш встал перед строем своих кавалеристов и воскликнул:

— Умрем все, как один! Не пощадим своей крови за веру и отечество!

Меж тем огонь его пехоты, обороняющей рогатку и левый край деревни, ослабел, а крики неприятеля гремели все громче, возвещая близкое его торжество.

Но что это? Что означают хриплые голоса рожков в отряде Саковича, глухой барабанный бой в рядах шведского войска?

Вопли становятся пронзительнее, и какие-то они странные, сдавленные, словно не торжество в них звучит, а страх.

Пальба возле рогатки внезапно смолкает — как будто никто и не стрелял. Конники Саковича, сбившись кучею, стремглав летят слева к большаку. Подступавшая справа пехота останавливается и, не сделав более ни шагу вперед, начинает пятиться к зарослям ивняка.