самого Збышка.
— Этот рыцарь пришел мне на помощь? — спросил господин де Лорш. — Жив ли он?
— Он тяжело изувечен, — ответил один из придворных, умевший изъясняться по-немецки.
— Отныне я не с ним буду драться, а за него! — воскликнул лотарингский рыцарь.
Но тут князь, стоявший над Збышком, подошел к де Лоршу и стал восхвалять его за смелый подвиг, который он совершил, избавив от страшной опасности княгиню и других женщин, а быть может, даже сохранив им жизнь, за что, кроме рыцарских наград, его ждет вечная слава при жизни и после смерти. «Не те уж нынче времена, — сказал князь, — и не много истинных рыцарей ездит по свету, погостите же у нас подольше, а то и вовсе останьтесь в Мазовии: вы снискали уже мою милость, а любовь народа так же легко заслужите доблестными своими подвигами!»
Сердце алчного до славы господина де Лорша растаяло от этих слов; когда же он подумал, что совершил столь замечательный рыцарский подвиг и удостоился таких похвал в этой далекой польской земле, о которой столько удивительного рассказывали на Западе, то от радости забыл даже про боль в вывихнутом плече. Он понимал, что рыцарь, который сможет рассказать при брабантском или бургундском дворе о том, как он спас на охоте жизнь княгине мазовецкой, будет всегда окружен сиянием ореола славы. Под влиянием этих мыслей он вознамерился было тотчас направиться к княгине и, преклонив колено, дать обет верно служить ей; но княгиня и Дануся заняты были Збышком. На короткое мгновение юноша пришел в себя, но только улыбнулся Данусе, поднес руку к покрытому холодным потом лбу и тотчас снова впал в беспамятство. Опытные охотники, видя, как сжались при этом его руки и открылся рот, говорили между собой, что юноша не выживет; но более сведущие курпы, из которых многие носили на себе следы медвежьих когтей, кабаньих клыков и рогов зубра, выражали надежду, что молодой рыцарь встанет на ноги; они утверждали, что турий рог скользнул у него по ребрам, что, может быть, одно или два из них и сломаны, но хребет цел, иначе молодой господин не мог бы приподняться ни на минуту. Они показывали также на снежный сугроб в том месте, где упал Збышко, и говорили, что он-то и спас юношу, — прижав молодого рыцаря головой к сугробу, зверь не смог размозжить ему грудь и хребет.
К несчастью, на охоте не было княжеского лекаря, ксендза Вышонека из Дзеванны; хотя обычно он бывал на охоте, однако на этот раз остался дома и занялся приготовлением облаток. Узнав об этом, чех поскакал за ним, а тем временем курпы понесли Збышка на епанче к княжескому охотничьему дому. Дануся хотела сопровождать Збышка пешком, но княгиня не разрешила — путь был дальний и в лесных оврагах уже лежал глубокий снег, а меж тем надо было торопиться. Комтур Гуго фон Данфельд помог девушке сесть на коня и поехал рядом с нею вслед за людьми, которые несли Збышка; понизив голос так, чтобы она одна его слышала, он сказал Данусе по-польски:
— В Щитно у меня есть чудесный целительный бальзам, который дал мне пустынник в Герцинском лесу и который я могу доставить вам через три дня.
— Да вознаградит вас бог! — ответила Дануся.
— Бог записывает каждое милосердное дело, но могу ли я надеяться получить награду и от вас?
— Чем же я могу вознаградить вас?
Крестоносец подъехал поближе, хотел, видно, что-то сказать, но замялся и, помолчав с минуту, сказал:
— В ордене у нас, кроме братьев, есть и сестры… Одна из них привезет целительный бальзам, и тогда я скажу вам о награде.
XXII
Ксендз Вышонек осмотрел раны Збышка и нашел, что у него сломано только одно ребро; однако в первый день он не ручался за выздоровление, так как не знал, «не перевернулось ли у больного в середине сердце и не оборвалась ли печень». Господин де Лорш к вечеру тоже разнемогся и вынужден был лечь в постель; на следующий день у него так ныли все кости, что от боли он не мог шевельнуть ни рукой, ни ногой. Княгиня и Дануся с другими придворными дамами ухаживали за больными и, по предписанию ксендза Вышонека, варили для них различные мази и снадобья. Збышко был тяжело изувечен, по временам у него снова начинала течь горлом кровь, что очень беспокоило ксендза Вышонека. Однако юноша был в сознании и на другой день, узнав от Дануси, кому он обязан жизнью, призвал своего чеха, чтобы поблагодарить и вознаградить его. Ему подумалось, что он получил чеха в дар от Ягенки и что не миновать бы ему гибели, если бы не ее доброе сердце. Мысль эта тяготила Збышка, он чувствовал, что никогда не сможет отплатить милой девушке добром за добро и будет для нее всегда лишь источником мучений и неизбывного горя. Правда, он тотчас сказал себе: «Не разорваться же мне пополам!» — и все же где-то в тайнике души его грызла совесть. Чех еще больше разжег душевную его тревогу.
— Я, — сказал он, — рыцарской честью поклялся моей панночке охранять вас и буду это делать без всякой награды. Не мне, а ей вы обязаны, пан, своим спасением.
Збышко ничего ему не ответил, только дышать стал тяжело, а чех, помолчав минуту, продолжал:
— Прикажите в Богданец скакать, поскачу. Может, хорошо было бы вам со старым паном повидаться, а то ведь бог знает, что с вами будет.
— А что говорит ксендз Вышонек? — спросил Збышко.
— Ксендз Вышонек говорит, что все станет ясно, когда месяц родится, а месяц родится только через четыре дня.
— Ну, тогда незачем скакать в Богданец. Покуда дядюшка поспеет, я либо помру, либо выздоровею.
— Вы хоть письмо пошлите в Богданец. Сандерус обо всем складно напишет. Хоть весточку о себе дадите, да и обедню там закажут.
— Оставь меня покуда, неможется мне. Помру, воротишься в Згожелицы и обо всем расскажешь, тогда там и закажут обедню. А меня либо тут схоронят, либо в Цеханове.
— Пожалуй, все-таки в Цеханове или в Прасныше, тут, в бору, только курпы своих хоронят, и волки на могилах воют. Слыхал я от слуг, что через два дня князь со двором уезжает в Цеханов, а оттуда в Варшаву.
— Авось меня тут одного не оставят, — сказал Збышко.
Он угадал — в тот же день княгиня обратилась к князю с просьбой позволить ей остаться в охотничьем
