Через минуту ветер умолк, и воцарилась глубокая тишина. Но вот на зеркале озерца затемнела одна голова, другая, затем поближе к охотникам спустился к реке крупный бобр со свежесорванной веткой в пасти и поплыл между цветами калужницы и ряской, поднимая вверх морду и толкая ветку вперед. Збышко, который лежал на дереве пониже Ягенки, увидел вдруг, как осторожно шевельнулись у девушки локти и наклонилась вперед голова, — Ягенка, видно, целилась в зверя, который, не подозревая о грозящей ему опасности, плыл к чистой глади озерца на расстоянии не больше половины полета стрелы.
Но вот зажужжала тетива самострела и одновременно раздался голос Ягенки:
— Готово! Готово!..
Збышко в один миг взобрался повыше и сквозь ветви поглядел на гладь озерца: бобр то погружался в воду, то всплывал на поверхность, перекувыркиваясь при этом и показывая более светлое, чем спинка, брюшко.
— Здорово попала! Сейчас ему конец! — сказала Ягенка.
Она отгадала, движения бобра становились все слабей, еще немного — и он всплыл на поверхность кверху брюхом.
— Я пойду за ним, — сказал Збышко.
— Не ходи. Тут у берега трясина бездонная. Коли не знаешь, как пробираться, наверняка засосет.
— Как же мы его добудем?
— Да ты про то не думай — к вечеру он уж будет в Богданце, а нам пора домой…
— Ловко ты его подстрелила!
— Э, мне не впервой!..
— Другие девушки и глянуть на самострел боятся, а с тобой хоть целый век по лесу ходи!..
Услышав эту похвалу, Ягенка улыбнулась от радости, но ничего не сказала, и они пошли назад по старой дороге через лозняк. Збышко стал расспрашивать о бобровых гонах, Ягенка рассказала ему, сколько бобров на мочидольских и згожелицких болотах и как они на озерцах и речушках строят свои мазанки и плотины.
Вдруг она хлопнула себя по боку.
— Ах ты господи! — воскликнула она. — Забыла на иве стрелы. Подожди меня!
Не успел он сказать, что сам сходит за ними, как она, словно серна, помчалась назад и через минуту исчезла из виду. Збышко ждал, ждал и уж стал удивляться, что это ее так долго нет.
— Верно, растеряла стрелы и ищет их, — сказал он сам себе, — а все-таки надо пойти поглядеть, не случилось ли чего с нею…
Однако не успел он сделать и двух шагов, как перед ним появилась Ягенка с самострелом в руке, смеющаяся, румяная и с бобром за плечами.
— Господи! — воскликнул Збышко. — Да как же ты его добыла?
— Как? Влезла в воду — вот и вся недолга! Мне не впервой, а тебя я не хотела пустить, ты ведь не знаешь, куда надо плыть, так тебя трясина и засосала бы.
— А я ждал тебя тут, как дурак! Хитрая ты девчонка.
— Что же мне было делать? Раздеваться, что ли, при тебе?
— Так ты и стрелы не забыла?
— Нет, это я только хотела, чтобы ты отошел от берега.
— Так, так! Ну, а пойди я следом за тобой, то-то бы диво увидал. Было бы на что поглядеть!
— Замолчи!..
— Ей-ей, я уже шел к тебе.
— Замолчи!..
Через минуту, желая, видно, переменить разговор, она сказала:
— Выжми мне косу, а то вся спина от нее мокрая.
Збышко одной рукой взялся за косу поближе к голове, а другой стал выжимать ее.
— Лучше было бы расплести ее, — говорил он при этом, — ветер тотчас и высушил бы.
Но Ягенка не хотела расплетать косу, потому что им снова приходилось продираться сквозь заросли. Збышко закинул теперь за спину бобра, а Ягенка пошла впереди.
— Теперь Мацько скоро выздоровеет, — сказала она, — потому для ран нет ничего лучше, как пить медвежье сало, а рану смазывать бобровой струей. Недельки через две сможет сесть на коня.
— Дай-то бог! — сказал Збышко. — Жду не дождусь, когда он выздоровеет, — больного бросить нельзя, а сидеть мне здесь невмоготу.
— Невмоготу? — переспросила Ягенка. — Отчего же?
— Разве Зых ничего не говорил тебе про Данусю?
— Да нет, говорил… Я знаю, знаю… она тебя покрывалом накрыла… Он говорил еще мне, что всякий рыцарь дает обет… служить своей госпоже… Но он говорил, что это пустое… все эти обеты… и женатые дают обет служить какой-нибудь госпоже. А эта Дануся, Збышко, кто она, скажи мне?.. Кто она, эта Дануся?
