Верцбаха.
— Грос. Сименштадт, пять. Верцбах, — тихо повторил Холтофф.
— Все хорошо, — сказал Шорнбах, позвонив к Бергу, — если позволите, я заеду к вам сегодня в шесть часов по одному делу…
— Спасибо. Я жду вас.
…В двенадцать часов Айсман объявил тревогу по всем линиям связных: Штирлиц так и не появился у Берга, а прокурор сообщил прессе, что он берет назад свое заявление об отставке в связи с «вновь открывшимися обстоятельствами»…
В маленьком помятом «фольксвагене» сидел молоденький паренек с длинными подвитыми волосами и лениво обнимал девушку. Было темно: улица, на которой стоял особняк Гельтоффа, плохо освещалась. Курт, связник Айсмана, оставил свой БМВ-2200 чуть поодаль и дважды прошелся мимо «фольксвагена». В окне кабинета Гельтоффа горел свет. Курт обошел особняк, обернулся и, убедившись, что теперь он не виден парочке из «фольксвагена», ловко отпер ворота отмычкой. Он шел по саду, ощущая холод листьев; капли росы оставались у него на лице. Заглянул в кабинет: Гельтофф лежал на тахте. Окно было приоткрыто. Курт открыл его чуть пошире и, подтянувшись — окно было низкое, — влез в кабинет.
— Я все сделаю сам, — негромко сказал Гельтофф
Шорнбах и два его сотрудника внимательно слушали голос Гельтоффа. Аппаратура, установленная в «фольксвагене», который теперь переместился к «мерседесу» Курта, позволяла слышать разговор с Гельтоффом и передавать его в центр с расстояния в сто метров.
— Я сам, — повторил Гельтофф. — Или вы хотите, чтобы это был приговор? Расстрел?
— Этого мы не хотим. Более того, мы принесли тебе чек. Вот. Как и обещал Айсман. На десять тысяч марок. Напиши, что ты оставляешь эти деньги семье. Остальные они получат с твоего счета, когда войдут в наследство…
— Штирлиц так и не появился в городе?
— Нет. Скажи правду: ты ничего не сказал ему?
— Я же видел — вы следили за каждым моим шагом.
— Если ты оставил в каком-нибудь тайнике имя таксиста, то за это ответят дети твоих детей…
— Какого таксиста?
— Гроса. У которого «мерседес»…
— Какой «мерседес»?
— Ты что? Все забыл? Что с тобой?
— А что бывает с человеком, который должен убить себя? «Мерседесы», айсманы, дорнброки, гитлеры, кизингеры — будьте вы все прокляты… Что я должен написать за эти десять тысяч?
Шорнбах шепнул в микрофон:
— Лейтенант Ловер, окружайте дом. Берите их. Алло, «третий», продолжайте записывать разговор… Лейтенант, если они станут убегать, стреляйте по ногам, они нам нужны живыми…
Когда лейтенант Ловер прыгнул в комнату, Курт резко обернулся и, выхватив пистолет, выстрелил в лейтенанта. Потом он выстрелил три раза, пуля за пулей, в грудь Гельтоффа и после этого в люстру.
Он бежал через сад и не чувствовал, как листья били его по лицу, и не чувствовал холода росы, потому что бежал он, низко согнувшись. Это и стоило ему жизни: сержант Ухер, помощник убитого Ловера, выстрелил по ногам, но пуля вошла в позвоночник, и Курт упал, переломившись пополам.
Когда Берг приехал к Гросу, он нашел в доме лишь полуслепую старуху, его дальнюю родственницу, которая ничего не знала, поскольку жила в темной комнате, совершенно изолированно от двоюродного брата…
«Мерседес» с тщательно заваренным пулевым отверстием на задней правой дверце и с остатками следов крови на полу был обнаружен в гараже.
Опрос служащих аэропорта позволил Бергу сделать вывод, что Грос вылетел в Италию. Через три часа Интерпол сообщил ему, что Грос обнаружен и взят под наблюдение в Неаполе, на вилле германского коммерсанта Проце, продававшего «мерседесы» восточноафриканским странам.
Получив все эти данные, Берг попросил секретаршу заказать билет на первый же рейс в Рим, но оказалось, что все билеты на самолет «Пан Америкэн» уже проданы; следующий рейс, который выполняла «Айр Индиа», был лишь вечером. Секретарша заказала одно место на имя Берга и отправила в Темпельгоф нарочного.
Спрятав билет в карман, Берг ощутил тяжелую, гнетущую усталость. Он заехал домой, переоделся, спустился в снэк-бар и выпил кофе с ломтиком сыра.
«Самое трудное начнется, когда я привезу сюда Гроса, — подумал он, расплачиваясь за кофе. — Тут включатся большие силы, если только они не прикончат его до моего приезда. Они, вероятно, рассчитывают, что он сам примет какую-нибудь гадость, когда поймет, что оказался в кольце. Поэтому брать его будем ночью, без стука в дверь. Но почему-то я думаю, что они пока не станут его убирать. И потом: я же сказал секретарше, что для всех я лег на два дня в госпиталь по поводу обострения язвы».
О том, что его телефон — и в прокуратуре и дома — прослушивается, Берг не подумал. Он считал, что это может быть сделано лишь с санкции отдела юстиции западноберлинского сената, который — Берг был убежден — сейчас на это не пойдет; он недоучел лишь того, что телефонная сеть города обслуживалась двумя компаниями, в одной из которых концерн Дорнброка обладал контрольным пакетом акций. («Все революции, — говорил Дорнброк, — проваливались или побеждали в зависимости от того, удавалось ли бунтовщикам овладеть средствами связи»).
«Да, надо же заехать к Марии, — подумал Берг. — Странно, почему она просила позвонить именно сегодня?»
Он достал записную книжку и подошел к телефону, стоявшему на столике, возле выхода из снэк-бара.
— Здравствуй, Мария, это говорит старая жирафа…
— Бог мой, здравствуй! Я решила, что мой дом уже совсем перестал быть твоим!
— Стоило не позвонить каких-то десять лет, и уже такие страшные выводы… Если бы ты сейчас протерла пару морковочек, я бы к тебе заехал.
— Я протру тебе не только пару морковок, но и успею сделать твою свеклу.
— Тогда я пренебрегу метро и отправлюсь на такси.
Он ехал по улицам, и перед ним то и дело возникало лицо жены. Он видел ее улыбающейся, тихой и нежной. Она всегда была такой, даже когда он беспробудно пил. Мария была ее подругой.
Муж Марии Карл был его товарищем по университету. Он вступил в НСДАП в 1939 году. Они тогда собрались у Карла: Ильзе, Мария, Берг и Ваггер, который поселился в Гонконге и, приняв английское подданство, спокойно приезжал в рейх как юрисконсульт музейного ведомства доминионов и колоний. Ваггер уехал из Германии в тридцать третьем году и смотрел на них теперь с некоторой жалостью. Он обычно привозил продуктовые подарки, которые унижали Берга щедростью.
Мария поставила пластинку, но никто не танцевал. Все молча сидели за столом и не смотрели друг на друга, потому что Карл пригласил их на эту вечеринку, сказав по телефону:
— Это по случаю важного события в моей жизни… В партию ведь вступают только один раз…
И вот они сидели за столом, не поднимая глаз. Берг еще на улице выговорил Ильзе, когда она купила на последние гроши три красные гвоздики. Жена пожала плечами: «Неудобно к друзьям идти без подарка».
Молчание затянулось. Берг налил себе «Эргешютце» и выпил, не дожидаясь, пока все разольют себе по второй.
— Георг простужен, — по обычной своей манере улыбчиво пояснила Ильзе, — ему необходимо как следует прогреть себя.
— Да, я простужен… Я весь заледенел изнутри… — сказал Берг, — но сегодняшнее торжество меня отогреет. Мне уже стало теплей! Даже краска заливает щеки от внутреннего тепла!
— Сейчас у нас будет пирог с рыбой, — сказала Мария.
— Вам уже прибавили карточек? — спросил Берг. — Или увеличили содержание? Членам НСДАП надо быть сильными…
За столом воцарилась гнетущая тишина…
— Прибавили карточек, — сказал Карл. — И добавили к окладу. Ты прав. Надо же подкармливать членов движения, чтобы мы держали в руках таких, как ты, слюнявых интеллигентов. Ты же знаешь, что я уже давно лелеял мечту примкнуть к движению. Еще когда мы с тобой посещали собрания социал- демократов и выходили на демонстрации под красными знаменами. И вот наконец моя мечта осуществилась! А разве ты не мечтаешь примкнуть к нам? Разве тебя не воодушевляют великие идеи фюрера?!
— Давайте потанцуем, — торопливо сказала Ильзе, — какая прекрасная музыка! Это английская пластинка? Снова нас балует добрый Ваггер?
— Мне ненавистны идеи нашей сволочи, и, если ты теперь донесешь на меня, тебе прибавят еще пару карточек на два фунта рыбы в неделю, — сказал Берг.
— Ты дурак, — заметил Ваггер, — раньше этого я за тобой не замечал, Берг.
— Значит, и ты эмигрировал по заданию Гиммлера? — удивился Берг. — А я думал, ты действительно не можешь жить в этом вонючем болоте. Ты ведь разведчик Ваггер? Напиши и ты донос, а?
— Ты очень смелый человек, Георг, — сказал Карл. — Ты так грозно обличаешь нацизм за столом! Ты избрал себе самый легкий путь — пить, оскорблять друзей и сострадать самому себе. Только живем мы не в вонючем болоте а в Германии. Какой бы она сейчас ни была, она останется Германией, а не вонючим болотом.
— Если бы я был убежден, что моя граната взорвет Гитлера, я бы привязал гранату к груди, — сказал Берг яростно. — Ясно тебе?! Скажи, что ты мне не веришь, ну скажи!
