аэродрома уже не было смысла трезвонить.
— Здравствуй, Юрген, — сказал Берг, поднявшись из-за стола, — или теперь я должен называть тебя «господин статс-секретарь министерства юстиции»?
Берг все понял, когда вошел Кройцман, и поэтому решил ударить первым — боннское министерство не имело права вмешиваться в его дела, поскольку прокурор подчинялся лишь сенату Западного Берлина.
— Тогда я обязан обращаться к вам «господин профессор, мой дорогой учитель», — ответил Кройцман, поняв тайный смысл слов Берга.
— Я читал, что Пушкину один из старых поэтов подарил книгу с надписью: «Победителю-ученику от побежденного учителя».
— В этом есть что-то от кокетства…
— Прошлый век вообще был кокетлив, и, признаться, мне это нравится. Наш прагматизм похож на естественные каждодневные отправления: поел, значит, через пять часов надо бежать в клозет… Ну, что стряслось?
— Вот, — сказал Кройцман, положив перед Бергом страничку машинописного текста с грифом «Совершенно секретно».
— Зачем мне это знать, если тут штамп МИДа и все наглухо засекречено, Юрген? Это имеет отношение к делам, которые я веду?
— К одному из ваших дел — к Кочеву это имеет прямое отношение…
Берг прочитал документ, в котором МИД просил ускорить разбирательство дела Кочева. Болгары неоднократно напоминали и продолжают напоминать, что судьба аспиранта Кочева беспокоит их и что они требуют либо встречи с ним, либо официального уведомления властей о том, что они предоставляют ему политическое убежище.
— Я не могу выдвинуть никакой версии, Юрген… Ответь им, что дело находится в стадии следствия… Пока что любая версия будет преждевременной.
— Пресса на все лады обсуждает арест Люса. Это странная съемка Кочева… Люс левый. Стоит ли нам идти на конфронтацию с нашими левыми во всем этом деле?
— Я бы поставил тебе самый низкий балл за такой ответ, Юрген. Я не знаю, стоит или не стоит идти на конфронтацию: это не моя сфера. Я служу закону, верю закону и отчитываюсь перед законом, принятым сенатом Западного Берлина.
— Я не призываю вас нарушать закон. В данном случае, однако, мне кажется нецелесообразным разделять понятия «нация» и «закон». Речь идет — естественно, в какой-то мере — о престиже государства.
— Нация и закон — разные категории, Юрген. Я до сих пор не совсем понял: ты приехал с каким-то предложением? Или ты хочешь отдать мне приказ?
— Я не смею отдавать вам приказа, профессор, — пожал плечами Кройцман, — вы же это знаете. Вы не подчинены нам… А если бы и подчинялись — я бы не посмел отдать вам никакого приказа. Не согласились ли бы вы встретиться с представителями болгарского посольства и ознакомить их с ходом следствия? Это моя просьба, а не приказ.
— Это не мое дело, Юрген, не надо опять-таки преступать закон. Пусть этим занимается министерство иностранных дел.
— Они давят на нас. Они вправе потребовать у нас отчета в том, как идет расследование. Ваши уклончивые пресс-конференции не устраивают болгар. Они хотят знать правду. И в наших интересах пойти им в этом навстречу, ибо официальный курс «наведения мостов» может быть сильно скомпрометирован дурацкой историей с Кочевым…
— Насморк у Наполеона при Ватерлоо, — заметил Берг, — похоже, а?
— Именно.
— А при чем здесь Люс? Почему ты начал с Люса? Какое он имеет отношение к Кочеву?
— Они уже начали поговаривать о том, что преступления правых мы перекладываем на плечи левых интеллигентов, так уже, пишут они, было в тридцать третьем.
— Ну и пусть себе пишут… Мало ли что мы пишем друг о друге.
— Все верно, — согласился Кройцман, — но министр поручил мне ответить на эту бумагу МИДа. Поэтому сначала я предложил вам ознакомить красных с ходом следствия. Если вы отказываетесь, то мне придется лишь проинформировать МИД о проделанной вами работе.
— Это пожалуйста, — согласился Берг. — Когда ты рассчитываешь вернуться в Бонн?
— Я это должен сделать сегодня же. Желательно до конца дня.
— А завтра? До завтра никак нельзя подождать?
— К сожалению, нет. Министр пообещал Кизингеру, что я сегодня же привезу исчерпывающие материалы.
— Значит, тебе обязательно надо вернуться туда сегодня?..
— Обязательно.
«Ну вот тут я тебя и прихлопну, малыш, — подумал Берг, — а то уж больно ты интересуешься тем, что у меня лежит в сейфе. И это неспроста. Все здесь неспроста — в этом я теперь не сомневаюсь. И то, что Айсман вчера ночью ездил к Бауэру, и то, что тот улетел наутро в Париж, и то, что по пути он где-то садился, иначе мне бы сообщили из Парижа о его прилете туда в то время, когда он должен был прилететь, а он задержался на два часа, этот парень с челюстями…»
— Тогда, Юрген, бери карандаш и записывай то, что я стану тебе рассказывать.
— Зачем мне отрывать вас от дел? Я посмотрю материалы, сделаю необходимые выписки и улечу.
— Я поэтому и спрашивал: сколько ты имеешь времени, Юрген? У меня накопилось более двухсот пятидесяти страниц с расшифрованными допросами… Мой почерк — ты же знаешь… Теперь все стали такими говорунами на допросах… Просто сил моих нет выслушивать их… Ты не успеешь просмотреть и четверти материалов, Юрген, так что лучше тебе записать мои показания, — усмехнулся Берг, — так будет вернее…
«Как он ловко загнал меня в угол, — с каким-то даже удовлетворением подумал Кройцман, — я даже не успел понять, где он расставил силки, и уже оказался в углу».
— Прекрасно, — сказал Кройцман, — я возьму бумагу… Или лучше мы все наговорим на диктофон?
— На диктофон даже вернее, Юрген… Мы с тобой сэкономим время…
Кройцман достал магнитофон из плоского портфеля, зарядил кассету и сказал:
— Я готов.
— Зато я не готов, — вздохнул Берг, — извини, язва есть язва, и за нее я не отвечаю… Клозет рядом, так что я скоро…
Когда Берг вышел, Кройцман ощутил усталость. «Как после экзамена у этого беса, — подумал он. — Он всегда гонял нас на экзамене, но мы любили его, несмотря ни на что. Но как он ловко меня обвел… Ничего, все-таки я из его школы, реванш я возьму, и этот реванш будет неожиданным для старика».
— Значит, давай начнем сначала, — сказал Берг, входя в кабинет и на ходу поправляя подтяжки. — Пропал Кочев. В ночь на двадцать второе. Ленц опубликовал интервью: «Я выбрал свободу!» — заявил Кочев». «Покажите его, — попросили мы. — И кончим на этом дело». — «Он не хочет ни с кем встречаться». — «Хорошо. Давайте мне человека, который беседовал с ним, Кочевым, пусть он под присягой дает показания, и на этом мы ставим точку». Этого человека я не получил, а получил пленку, которая была сфабрикована. Ленц был арестован не мной, а полицией, и он дал показания майору Гельтоффу о том, что пленку и первое интервью ему всучил Люс. Левый. Это уже бомба. Человек, который борется с нацистами и не скрывает симпатий к Марксу, ведет грязную игру. Более того, он у меня проходит по делу о гибели Ганса Дорнброка.
— Я знаю.
— Это не могло не удивить меня. Более того, алиби, которое выдвинул Люс, подтвердилось не в полной мере.
— У вас достаточно улик для его ареста?
— Вполне. Когда я сажал Люса, у меня были достаточные данные для его ареста.
— Когда сажали. А сейчас? Вы приучали нас, профессор, к точности формулировок.
— Видишь ли, Юрген («Пусть там послушают, как я называю тебя, господин статс-секретарь, пусть. Ты сейчас станешь злиться, а это очень хорошо, когда злятся начальники, особенно из молодых»), видишь ли, сынок, сейчас я перепроверяю его алиби. Не то, которое он выдвинул, а то, которое мне пришлось вытягивать клещами у свидетелей. Ты же понимаешь, что прокурору не к лицу вытягивать клещами показания в пользу арестованного, но мы живем в демократической стране, слава богу, где задача прокурора не в том, чтобы осудить, а в том, чтобы докопаться до истины.
— Стоило ли ради этого сажать Люса в тюрьму?
— По букве закона я мог это сделать, Юрген.
— Понимаю. Но мы отвлеклись от Люса…
— Нет, мы не отвлекались от Люса. Это ты меня навел на Люса, и я не совсем понимаю, зачем тебе это надо, когда мы исследуем Кочева. Мы должны рассматривать Люса как эпизод в цепи непонятной комбинации, которую все время кто-то норовит разыграть против нас с тобой, против нашего закона. Главное ведь, что волнует нас с тобой: где Кочев? Как нам выпутаться из этого дела, которое красные так мастерски — по твоим словам — используют против нас? Я ищу Кочева, а Люс сидит у меня лишь потому, что я веду дело Дорнброка. Понимаешь? В этом есть свое преимущество.
— Теперь понимаю. Он дал какие-нибудь показания в связи с Кочевым?
— Никаких. Конкретно — никаких.
— А косвенно?
— Он отрицает, что знал Кочева, когда проводил съемку своего фильма «Берлин остается Берлином».
— Вы не позволите мне взглянуть на эти показания?
— Пожалуйста…
«Вот и все, — удовлетворенно подумал Кройцман, — все дело сейчас ляжет на стол, и я просмотрю его и пойму, как он вышел на то, что интересует Бауэра».
Берг достал из сейфа тонкую папку и положил ее перед Кройцманом.
— Я всегда режу дела на эпизоды, — пояснил он, — здесь как раз то, что тебя интересует… Видишь, — он кивнул на открытый сейф, — эту гору… Все эпизоды разложены по папкам.
«Сволочь, — ожесточился Кройцман, — старая сволочь».
Он пролистал папку и сказал:
