ТУРЧАНИНОВА сотрудник „МРАК“ РАПОРТ. ПОСЛЕ ОСВОБОЖДЕНИЯ, ДАРОВАННОГО ВЫСОЧАЙШИМ МАНИФЕСТОМ, Ф. ДЗЕРЖИНСКИЙ ПРОЖИВАЕТ ПОЛУЛЕГАЛЬНО. ВСТРЕЧИ С АКТИВИСТАМИ СДКПиЛ ОН ПРОВОДИТ НА КОНСПИРАТИВНЫХ КВАРТИРАХ. НО, В ТО ЖЕ ВРЕМЯ, ОТКРЫТО ПОСЕЩАЕТ ФАБРИЧНЫЕ КРУЖКИ, ГДЕ ВЕДЕТ РАЗНУЗДАННУЮ СОЦИАЛИСТИЧЕСКУЮ ПРОПАГАНДУ. 12-ГО МЕСЯЦА ДЗЕРЖИНСКИЙ ВСТРЕТИЛСЯ С ИЗВЕСТНЫМ ЛИТЕРАТОРОМ Г. СЕНКЕВИЧЕМ. ПЕРЕСКАЗАТЬ ИХ СОБЕСЕДОВАНИЕ НЕВОЗМОЖНО, ПОСКОЛЬКУ ВСТРЕЧА СОСТОЯЛАСЬ В КАБАКЕ, ГДЕ ИГРАЛ ГРАММОФОН; СОСЕДНИЕ СТОЛИКИ БЫЛИ ЗАНЯТЫ СИМПАТИКАМИ ДЗЕРЖИНСКОГО, ПРИНЯВШИМИ НА СЕБЯ ЕГО ОХРАНУ. ПОСЛЕ УБИЕНИЯ В МОСКВЕ БАУМАНА, ЗДЕШНИЕ СОЦИАЛ-ДЕМОКРАТЫ УСИЛИЛИ БОРЬБУ КАК ПРОТИВ НАЦИОНАЛ- ДЕМОКРАТИИ, НАЗЫВАЕМОЙ ИМИ „ПОЛЬСКОЮ ЧЕРНОЮ СОТНЕЙ“, ТАК И ПРОТИВ „СОЮЗА РУССКИХ ЛЮДЕЙ“, ВОЗГЛАВЛЯЕМОГО ПОЧЕТНЫМ ПОТОМСТВЕННЫМ ГРАЖДАНИНОМ Е. ХРАМОВЫМ. СУДЯ ПО ТОМУ, КАК РАССТАЛИСЬ ДЗЕРЖИНСКИЙ И СЕНКЕВИЧ, БЕСЕДА ПРОТЕКАЛА ВО ВЗАИМНОМ УЗНАВАНИИ; ВО ВСЯКОМ СЛУЧАЕ, В КРУГАХ, БЛИЗКИХ К СДКПиЛ, ГОВОРИЛИ, ЧТО „ЮЗЕФ“ ВОЗЛАГАЕТ НАДЕЖДУ НА „ТАЛАНТЛИВОСТЬ ЗАМЕЧАТЕЛЬНОГО ПИСАТЕЛЯ“, НА ЕГО „ПОЛИТИЧЕСКОЕ ЗДРАВОМЫСЛИЕ“. ВИДИМО, ПЛАН ДЗЕРЖИНСКОГО СОСТОИТ В ТОМ, ЧТОБЫ ОТСЕЧЬ НАИБОЛЕЕ ЗАМЕТНЫХ ДЕЯТЕЛЕЙ ЛИТЕРАТУРЫ И ИСКУССТВА ОТ НАЦ. -ДЕМОКРАТИИ, ОСТАВИВ, ПО ЕГО СЛОВАМ, „БУРЖУАЗИЮ В ИЗОЛЯЦИИ, БЕЗ ПОДДЕРЖКИ ТЕХ, КТО ВЛАДЕЕТ УМАМИ“. „МРАК „. „Ротмистра СУШКОВА сотрудник „ИСКРЕННИЙ“ РАПОРТ. ДЗЕРЖИНСКИЙ, ИЗВЕСТНЫЙ В МЕСТНЫХ РЕВОЛЮЦИОННЫХ КРУГАХ ПОД ПСЕВДО „ЮЗЕФ“, ОРГАНИЗОВАЛ СТАЧКУ ЖЕЛЕЗНОДОРОЖНИКОВ, КОТОРЫЕ ВЫСТУПИЛИ В ПОДДЕРЖКУ МОСКОВСКИХ БУНТОВЩИКОВ. ЕГО ПОПУЛЯРНОСТЬ В РАБОЧИХ КРУГАХ ПРИНИМАЕТ УГРОЖАЮЩИЙ ХАРАКТЕР; АВТОРИТЕТ „ЮЗЕФА“ ПРАКТИЧЕСКИ НЕОГРАНИЧЕН. ЕСЛИ ДЗЕРЖИНСКИЙ НЕ БУДЕТ УСТРАНЕН ИЗ СФЕРЫ ПОЛИТИЧЕСКОЙ ДЕЯТЕЛЬНОСТИ, ТО В БЛИЖАЙШИЕ МЕСЯЦЫ ОН СТАНЕТ ПРИЗНАННЫМ ЛИДЕРОМ ПОЛЬСКОГО РАБОЧЕГО КЛАССА И ПРИМЫКАЮЩИХ К НЕМУ В ЦАРСТВЕ ПОЛЬСКОМ РУССКОЙ, НЕМЕЦКОЙ, ЛИТОВСКОЙ И ЕВРЕЙСКОЙ ЧЕРНИ. ПОЗИЦИЯ ДЗЕРЖИНСКОГО ИЗВЕСТНА — ОН НЕПРИМИРИМЫЙ ВРАГ ПРАВИТЕЛЬСТВА И КАКИЕ БЫ ТО НИ БЫЛО КОНТАКТЫ С НИМ В ЦЕЛЯХ ОБРАЩЕНИЯ ЕГО В РУСЛО РЕАЛЬНОЙ ПОЛИТИКИ НЕВОЗМОЖНЫ. „ИСКРЕННИЙ“. «Ротмистра ЛЕОНТОВИЧА сотрудник «НАГОВСКИЙ“ РАПОРТ. ДЗЕРЖИНСКИЙ ЯВЛЯЕТСЯ ОРГАНИЗАТОРОМ ЗАБАСТОВКИ МЕТАЛЛИСТОВ И КОЖЕВНИКОВ ВАРШАВЫ. ОН ЖЕ ВЫЕЗЖАЛ В ЛОДЗЬ ДЛЯ ПРОВЕДЕНИЯ КОНФЕРЕНЦИИ С ТАМОШНИМ СОЦИАЛ-ДЕМОКРАТИЧЕСКИМ КОМИТЕТОМ. СЛЕДСТВИЕМ ЭТОЙ КОНФЕРЕНЦИИ ЯВИЛАСЬ СТАЧКА ЛОДЗИНСКИХ ТКАЧЕЙ И ЖЕЛЕЗНОДОРОЖНИКОВ. РУКОВОДИТЕЛИ ВЕРХУШКИ ППС ВЫСКАЗЫВАЮТСЯ О ДЗЕРЖИНСКОМ КРАЙНЕ ВРАЖДЕБНО, ОДНАКО ВЫРАЖАЮТ ПРИ ЭТОМ УВАЖЕНИЕ К ЕГО КАЧЕСТВАМ РЕВОЛЮЦИОННОГО ОРГАНИЗАТОРА. НАЦИОНАЛ-ДЕМОКРАТЫ ГОВОРЯТ В ТОМ СМЫСЛЕ, ЧТО ДЗЕРЖИНСКИЙ, ЯВЛЯЯСЬ РУССКИМ И ЕВРЕЙСКИМ НАЙМИТОМ, ПОДЛЕЖИТ УНИЧТОЖЕНИЮ. ПОДОБНОЙ ЖЕ ТОЧКИ ЗРЕНИЯ ПРИДЕРЖИВАЮТСЯ ДРУЖИННИКИ ИЗ «СОЮЗА РУССКИХ ЛЮДЕЙ“. ЕСТЬ ЛИ КОНТАКТЫ МЕЖДУ ДВУМЯ ЭТИМИ — ВНЕШНЕ СОПЕРНИЧАЮЩИМИ — ГРУППАМИ, УСТАНОВИТЬ НЕ УДАЛОСЬ. ПАРТИЯ СДКПиЛ, ВИДИМО. ИМЕЕТ ДАННЫЕ ОБ УГРОЗАХ В АДРЕС ДЗЕРЖИНСКОГО И ПОЭТОМУ ЕГО ОХРАНЯЮТ ДВА ЧЛЕНА ПАРТИИ, ОДНАКО ЭТО ВЫЗЫВАЕТ ОТКРЫТОЕ НЕУДОВОЛЬСТВИЕ ПОСЛЕДНЕГО, ПОСКОЛЬКУ ОН НЕ ВЕРИТ В ВОЗМОЖНОСТЬ ПОДОБНОГО РОДА АКТОВ. СЧИТАЯ ИХ ПУСТОЮ УГРОЗОЮ. «НАГОВСКИЙ“.

— Еще, — томно простонал Николаев, — еще поддай! Мало пару, мало!

— Кирилл Прокопыч, сил нету, мне ж вас еще ломать и ломать, — взмолился Семиулла, лучший банщик Сандунов, — глаза аж слезятся!

— Трояк накину, поддай пару ковшиков!

— О, алла, — простонал банщик, но с полатей спустился, налил горячей воды в деревянный ковш, плеснул туда имбирного кваса, поддал в топку, запахло хлебом — прогорклым, домашним, ранним, когда еще только-только завиднелись в рассветном небе тугие штопоры дымков над крышами и слоистый, снежный туман еще стоит над болотцем, и лес окутан таинственной, серо-сизою, дремучей дымкой.

— Давай по сегменту, — попросил Николаев, — кожу рви когтями.

— Это по какому такому сименту? — не понял Семиулла. — Я такого и не знаю, Кирилл Прокопыч. А непотребного я не разрешаю себе.

Сегментальный массаж Николаеву делали в Карлсбадской лечебнице «Империал» — казалось, затылок и шея налились изнутри под короткими, жесткими, впивчивыми пальцами молоденького чеха, который смущался своего акцента, а узнав, что Николаев русский, одного, значит, славянского племени, обрадовался и делал ему такой массаж, какой немцам и австриякам не снился.

— Затылок и шею три, — прохрипел Николаев, страдавший с недельного похмелья, — чтоб кровь отошла.

— Нельзя затылок тереть, жилы могут порваться.

— Какие жилы?

— По которым кровь текет.

— Дурак, не по жилам кровь течет, а по душе. Ох, господи, послал массажиста… Три как знаешь, только чтоб отпустило меня!

Семиулла поправил свою фетровую феску, уже трижды вымоченную в ледяной воде, достал из шайки два дубовых веника, пошуршал ими над головой, потом со стоном стеганул Николаева по лопаткам, навалился на раскаленную дубовую листву растопыренными пальцами, закричал (это фасон у него был такой, господа причудливых любят), снова стеганул, теперь уже по ягодицам, а потом начал быстро-быстро обмахивать горячим паром, держа веник на расстоянии сантиметра от кожи, но не касаясь ее

— в этом тоже был особый семиулловский шик, тайна, фирма.

— Хорошо, татарва! — прорыдал Николаев. — Расплачиваешься, сукин сын, за то, что моих предков в рабстве держал?!

— Мало держал, Кирилл Прокопыч, побольше б подержал — научились бы по-нашему к бабам относиться, с веревкой, а то вами ж бабы правят, вы

— податливые на ласку-то.

— Мы больше на окрик податливые, на окрик да угрозу. Вы приучили, нехристи. Поясницу погрей, ноет.

— А чего я с ней делаю-то? Грею вовнутрь.

— Ты подержи, подержи веник, пар не гоняй, егозит, поту нет, испарина выходит.

— Побойтесь аллаха, Кирилл Прокопыч! Ну что вы такой сердитый?!

— Кто деньги платит — всегда сердитый.

— Так ить за удовольствие деньги отдаете. Вон, желтый утречком пришли, а сейчас разрумянились и глазенки блестят…

— Еще поддай.

— Нет. Не выдержу я больше, Кирилл Прокопыч.

— Пятерку дам, Чингисхан проклятущий.

Семиулла снова спустился вниз, плеснул еще пару ковшиков, в парилке сделалось прозрачно аж — до того жарко. Налив в свою фетровую феску ушат ледяной воды, Семиулла вернулся на полати и до того исстегал Николаева, что тот лишь стонал и молил — теперь уже просительно:

— Тише ты, ирод! Тише…

— Под руку-то не говорите, — хрипел Семиулла, вымахивая веником, словно серпом на покосе, — лежите тихо.

— Жарко…

— Сами просили, небось; не я напрашивался, — прохрипел Семиулла, веники бросил на николаевский мягкий живот, скатился вниз, сунул голову под ледяную воду, стоял так с полминуты, пока в глазах просветлело, потом глянул на полати — Кирилл Прокопьевич поднимался с трудом, весь красный, распухший, с белыми губами, синеватыми ногтями и пемзовыми, желтоватыми мозолями на больших, чуть оттопыренных, пятках.

— Помоги сойти, — попросил Николаев, — сил нет.

— Может, еще попарю? — спросил Семиулла, испытывая горделивую радость оттого, что он смог открыть жизнь в этом, два еще часа тому назад полуживом, застекленевшем человеке.

— Все, хватит!

— Вас не подымешь, Кирилл Прокопыч. Может, я американа кликну?