Венны решили уходить не то чтобы совсем тайно, но и без особого спроса и разговора. Эрминтар всё же решила наведаться к дому набольшего, где в каком-то сарае лежала её котомка с вещами. О том, чтобы забрать всё, не шло речи, но было кое-что, что она никак не могла здесь покинуть. Парные булавки для плаща, материна памятка. И костяной вязальный крючок, доставшийся от прабабки: Эрминтар была старшей дочкой в семье. Этого у неё не посмели забрать даже злые жёны и сестры тех, кто каждый день смешивал “выкупную” с грязью земной. Даже и у неё, бесправной, было кое-что своё и святое. Отнять это – лишиться благословения Матери Роданы, подательницы потомства. Как же позади бросить, как с собой не забрать?..

Эрминтар ушла, пообещав скоро вернуться, но не появлялась подозрительно долго, и Шаршава забеспокоился. Уже сгущался вечер, хмурый и по-осеннему тёмный, суливший возможность невозбранно добраться до лодки, благо ворота тына теперь не закрывались ради удобства собак. “А от кого тебе затворяться-то, доколе мы здесь?..” – вроде бы сказал Хряпе главарь. В доме набольшего как раз происходил пир, устроенный ради приезда псиглавцев, и там в ожидании кусков вертелась вся свора; кто бы что ни говорил, сторожить входы-выходы из деревни они и не думали. Это было хорошо, потому что Заюшка с Оленюшкой и обоими волкодавами погрузились в лодку спокойно и невозбранно. Отвяжи верёвку – и в путь. Но где же Эрминтар, не случилось ли чего нехорошего?..

Шаршава оставил храбрых девок на попечении псов и пошёл искать названую сестру.

У него отлегло от сердца, когда он увидел её, одиноко стоявшую у дома набольшего, возле задней стены. Однако, подойдя ближе, кузнец понял, что рано возрадовался. Эрминтар боялась сдвинуться с места и только беспомощно прикрывала руками живот, а в двух шагах перед ней, не давая пройти, разлёгся вожак “гуртовщиков”. Он чавкал и порыкивал, обгладывая большую говяжью кость, щедрый подарок хозяина. Других собак поблизости видно не было. Вожака боялись, и, когда он ел, никто не осмеливался подходить. Может, ему не понравился костыль Эрминтар, может, ещё что?.. Он покамест не покусал женщину, но стоило ей шелохнуться, как он вскидывал голову. Раздавался такой рык, что делалось ясно, каким образом его предки вдвоём-втроём сопровождали сотенные толпы пленных и никому не позволяли сбежать.

Шаршава подошёл на несколько шагов и, когда на него обратился гневливый взгляд маленьких глаз, полускрытых кожными складками, – проговорил со спокойной укоризной:

– Безлепие творишь, государь пёс! Сделай уж милость, позволь ей пройти. Она за твоей едой не охотница!

Любой разумный пёс из тех, с которыми Шаршава имел дело раньше, без затруднения понял бы его речи. Ну, может, не до последнего слова, но то, что ему ни в коем случае не чинилось обиды и люди как раз хотели оставить его в покое – воспринял бы обязательно. Воспринял бы – и позволил миновать свою драгоценную кость, может, порычав для порядка, но уж не более… Чего доброго, ещё и подвинулся бы, являя ответную вежливость и убираясь с дороги. С вожаком, украшенным полосами по стальной шерсти лап, получилось наоборот. Чужой человек – мужчина – подошёл к нему во время еды да притом отважился заговорить! За подобную дерзость наказание полагалось только одно…

Вожак не спеша поднялся и с глухим утробным ворчанием пошёл на Шаршаву. Пошёл вроде не торопясь, но кузнец понял: сейчас прыгнет. Будь на месте Шаршавы любой венн из рода Серого Пса, лютый зверь давно бы вилял хвостом, изнемогая от счастья. А то бы и кость свою приволок в подарок новому другу. Будь кузнец просто человеком, досконально изведавшим все пёсьи повадки, вожак опять-таки давно сам ушёл бы прочь со двора, смутившись либо просто устав вотще нападать на непонятного и странно неуязвимого супротивника… Увы, человек не может обладать всеми качествами одновременно, каждый молодец и умелец в каком-то одном деле, которое избрал для себя. И Шаршава поступил просто как очень решительный и сильный мужчина. Пёс взвился, распахивая бездонную пасть… Кузнец успел принять его на левую руку, худо-бедно защищённую плотной, от дождя, кожаной курткой. Зубищи сомкнулись, шутя вспоров толстую кожу, рука сразу отнялась по самое плечо… но и отнявшейся рукой Шаршава сумел рвануть кверху, тогда как правая уже опустилась на шею животного чуть позади выпуклого затылка. Шаршава никогда не участвовал на ярмарках в обычных развлечениях кузнецов, прилюдно игравших кувалдами и на потеху девкам наматывавших гвозди на пальцы. Не потому, что считал это зазорным, просто не находил тут ничего необычного и дающего повод похвастаться. Железо, оно железо и есть; что же не согнуть его, не сломать?..

…Позвонки вожака сухо и отчётливо хрустнули. Голова с остановившимися глазами неестественно запрокинулась на сломанной шее, пасть обмякла, и Шаршава стряхнул наземь тяжело обвисшее тело. Онемение в руке отпустило, но на смену ему начала разрастаться тяжёлая бьющаяся боль, а рукав принялся быстро намокать и темнеть. Это, впрочем, могло подождать. Кузнец шагнул мимо дохлой собаки и здоровой рукой обнял бледную трясущуюся Эрминтар:

– Пойдём, что ли, сестрёнка.

Первым заметил случившееся пронырливый внучек старейшины Хряпы, выглянувший зачем-то из дому. Он сразу рассказал деду, и набольший пришёл в ужас, но потом подумал как следует – и испытал немалое облегчение. Не то чтобы ему уж так не нравились венны. Он был на них зол за собственную оплошность, но и только. А вот то, что теперь псиглавцы наверняка снарядятся в погоню, а значит, хоть на время оставят в покое деревню, – это поистине дорогого стоило. Не жаль даже поплатиться полезной рабыней, какой была хромоногая…

Правда, немедля погнаться за веннами у наёмников не получилось. Псы быстро смекнули, что остались без главенства, и тут же передрались. Чуть ли не каждый желал занять место убитого, и далеко не все суки ожидали исхода, отсиживаясь в сторонке: три или четыре тоже дрались за первенство, и даже свирепее, чем кобели. Хозяева не пытались никого унимать. Всю ночь в деревне Парусного Ската продолжалась чудовищная грызня, рядом с трупом вожака легло ещё два, многие оказались нешуточно искалечены, и их недрогнувшими руками добили сами псиглавцы.

Но зато теперь в стае опять был вожак. Такой же честолюбивый и сильный, как прежний, только моложе.

И многим показалось, будто ржаво-бурые полосы на лапах молодого кобеля в одночасье сделались ярче.

Эврих не без содрогания ожидал, как что будет, но всё произошло, пожалуй, даже с пугающей обыденностью.

– Ты просил показать место, где меня купил Ксоо Тарким, – сказал Волкодав. – Вот оно.

Могучие и немыслимо древние леса северного Саккарема успели остаться далеко позади, кругом расстилались кустарниковые пустоши, порождённые холодными сухими ветрами, постоянно дувшими с гор. Место же, которое Волкодав указал Эвриху, не являло собой ничего примечательного. Это даже не был перекрёсток дорог, заслуживавший такого названия. Просто узенькая – небольшой тележке проехать – тропка, не то вливавшаяся в невольничий большак, не то ответвлявшаяся прочь. Чтобы двадцать лет спустя узнать подобное место, оно должно быть врезано в память не иначе как калёным железом. Или, по крайней мере, кандальным железом, которое в общем-то ничем калёному не уступит…