Ему показалось, она падала медленно-медленно.

Прозрачные клыки сосулек, которые он не так давно собирался запомнить и унести с собой для мысленного любования, хищно и величественно запрокидывались… целясь как раз туда, где они трое стояли. И спасения не было никакого. Ни увернуться, ни отскочить – некуда.

Разве что…

Мыш упал на голову Волкодаву и что было мочи вцепился коготками ему в волосы: “Я с тобой! Делай, хозяин!..”

И Волкодав сделал. Единственное, что ему ещё оставалось. Он шагнул вперёд, через гладкий ледяной край, в темноту и ничто. Двое спутников, с которыми они держали друг дружку за плечи, шагнули вместе с ним до того слаженно и согласно, словно так тому и следовало быть.

Через долю мгновения пещера за их спинами перестала существовать. И на том обвал прекратился. Великанская пасть захлопнулась, схватив пустоту.

У Хономера было припасено с собой вполне достаточно зерна, муки и печёного хлеба – тех самых нечерствеющих походных лепёшек, которыми так славился кочевой Шо-Ситайн. Не говоря уже о сушёном мясе, приправах и соли: жрец-Радетель, вообще-то способный месяцами держаться на горстках молотого ячменя, на сей раз оставил привычку путешествовать налегке, желая, как уже говорилось, явить диким горцам державную мощь и величие своего храма.

К его превеликой досаде, ночной потоп, превративший в липкие, забитые грязью комья жреческое облачение и богослужебные книги Хономера, не пощадил и съестного, чем нанёс святому делу, пожалуй, даже больший урон. Именно так: богато расшитые красно-зелёные ризы можно было отстирать и высушить на ветру, что же до книг, то написанное на погибших страницах Хономер и так знал наизусть до последнего слова… А вот хлеб, мясо и крупа оказались непоправимо утрачены. Всего через сутки с небольшим после ночёвки возле Зимних Ворот, когда, с неисчислимыми трудностями выбравшись на плато Алайдор, Хономеров поезд наконец-то обосновался для новой стоянки на относительно сухом и надёжном буфе, жрец заставил валившихся от усталости людей сперва всё-таки разобрать мокрые вьюки на просушку. Тут-то и оказалось, что все запасы снеди, кроме зерна для животных, успели насквозь прорасти плесенью. Чёрной, склизкой плесенью, тошнотворной даже на вид.

И это в лютом холоде, посреди лениво тающего снега, за какие-то несчастные сутки, да в плотных кожаных сумах и мешках, наглухо закупоренных именно от таких вот случайностей! Необъяснимо…

Тем не менее траченное плесенью осталось только выбросить наземь. Есть что-либо, опоганенное чёрной паршой, даже после варки в котле, значило наверняка отравиться, – бывалые походники знали это из опыта. Между прочим, у них и котлов-то оставалось едва половина. Остальные валялись сейчас на камнях где-то внизу, смытые всё тем же потоком. Кутаясь в плащ, Хономер угрюмо смотрел, как мешок за мешком отправлялся в клокочущий каменистый размыв, и сквозной ветер, по-прежнему тянувший со стороны гор, насвистывал ему в ухо: возвращайся, жрец. Возвращайся назад!..

Он подумал о стеклянном светильничке, которого, сколько он ни шарил мёрзнущими руками по затопленному полу шатра, отыскать так и не удалось. Должно быть, прокудливая вода вытащила его наружу и похоронила в грязи. Вот так ложатся в землю самые неожиданные предметы; другие люди случайно находят их сто лет спустя и потом долго гадают, что это за вещь и каким образом явная принадлежность учёного могла очутиться посередине дикой страны. Светильничка было жалко, но Хономер понимал: сколько ни отводи душу хоть ругательствами, хоть молитвой, утраченное от этого не вернётся. Значит, надо оставить прошлое прошлому и жить дальше.

И уж возвращаться в Тин-Вилену, испугавшись происков недоброжелательных алайдорских божков, он ни в коем случае не собирался. Пусть нашёптывают голосом ветра любые предостережения и угрозы, он их не послушает. Если на то пошло, после гибели книг до конца путешествия ему вряд ли придётся читать. Да и записи делать, поскольку запас чистых листов, даже если просохнет, будет годен только в костёр. А значит, потеря светильничка становится не такой уж обидной. Вполне можно подождать несколько недель. А там договориться с купцом, едущим в Галирад, и заказать новый…

– Нужно поохотиться, – сказал он Ригномеру. – Отправимся завтра с утра.

Дичь, водившаяся на плато Алайдор, не то чтобы поражала изобилием, но всё-таки давала пропитание и пастухам, и купцам из торговых караванов, направлявшихся в итигульские горы. Здесь встречались и зайцы, и жирные куропатки, и олени, и разное другое зверьё. Пронёсшееся ненастье, однако, заставило живность попрятаться, и Хономер выехал на охоту, в основном надеясь высмотреть мохнатого горного быка, известного своим безразличием к непогоде.

Эти животные были несомненными прародителями местного отродья коров, дававшего оседлым шо- ситайнцам молоко, мясо, навоз для топлива и удобрения, необыкновенно прочные шкуры и обильную шерсть, пригодную на войлок и пряжу. Дикие быки отличались от домашних разве что однообразием масти – были они сплошь бурыми, под цвет каменных осыпей, с чёрными гривами и чёрными метлами роскошных хвостов, – да ещё более тяжёлыми головами в сущих шлемах рогов, сраставшихся над низкими лбами. Никакому хищнику не было приступа к огромному зверю, превосходившему в холке человеческий рост и вдобавок способному с лёгкостью одолевать кручи, по виду доступные разве что для горных козлов. Наверное, из-за этого быки и не усматривали для себя особой опасности, когда чуткие носы или даже близорукие глаза различали подходивших людей. К тому же, по мнению охотников, промышлявших на Алайдоре, горный бык был до невозможности туп. Однажды уцелев, он не только ничему не учил народившихся телят, но даже и сам не мог научиться: при новой встрече с человеком вёл себя в точности как впервые. Если б не подобное скудоумие, быть, бы ему, с его-то силой и ловкостью, противником грозней всякого мономатанского тигра!

Хономер не питал особой страсти к охоте (что, кстати, являлось едва ли не упрёком для него, убеждённого последователя Старшего), но, будучи опытным путешественником, толк в ней понимал и необходимой сноровкой не был обижен. Ему неоднократно случалось странствовать в таких краях, где иначе как охотой прокормиться было нельзя. И ничего, до сих пор оставался в живых. Он выехал на заре, сопровождаемый кромешником и Ригномером, хорошо знавшим окрестности. Все три сегвана, не исключая и Ригномера, были верхом и ещё вели с собой двух могучих мулов, привыкших к поклаже, – поскольку иным способом доставить в лагерь тушу быка никакой возможности не предвиделось.

Отправились почти наверняка: к тому месту, где накануне разведчики, подыскивавшие место для палаток, издали заметили двух мохнатых быков. Звери стояли на каменистой гриве, сами похожие на два тёмно-бурых валуна, и даже не двигали головами – только мерно ходили челюсти, перемалывавшие жвачку. Можно было уверенно предположить, что они и теперь там находились. Снег, по-прежнему сыпавший с низкого неба, не располагал к дальним переходам. Нашёл укрытое от ветра местечко – и отдыхай себе, пока не станет ласковее погода и опять не покажется из-под снега трава…

Довольно скоро охотники убедились, что дикие быки в самом деле не ушли далеко с места ночёвки.