Ригу, которая была рядом с Ревелем, приехала Карсавина.

Рижская газета «Сегодня» заказывает Пильскому статью о ней.

— Петр, — говорю я, — что же это «Сегодня» тебя просит писать о ней? Газета большая, что у них там, написать некому, что ли?

Пильский смеется.

— Дело в том, — говорит он, — что у них там, в Риге, произошла, если так можно выразиться, «растрата эпитетов».

— Что это значит?

— Ну, понимаешь, они там на своих доморощенных балерин, на разных там Олечек и Танечек истратили все восторги, и уже о Карсавиной им сказать нечего. Слов нет. Вот они и просят меня написать!

Мы замолчали. Мой собеседник в зеркале уже зевал.

— Да… — задумчиво сказал он. — Вы действительно того… Неврастеник.

Он встал и откланялся.

— Привет свояченице! — крикнул я ему вслед.

Сегодня меня слушают русские люди. Многих я знал. Еще больше знали меня. Я никогда не лгал. 30 лет в эмиграции я пел о том, что Родина прежде всего. Вспомните мои «Степи молдаванские», мои «Чужие города», мое «О нас и о Родине», «Молись, кунак» и др. Я пел о Родине тогда, когда кругом были одни враги, когда если вы говорили, что в Москве хорошая погода, вас считали «большевиком», т. е. своим врагом. Я пел, и ни у кого из вас не было сил «бросить в меня камень». И сегодня вы так же слушаете меня…

В июне прошлого года, обращаясь к эмиграции и перемещенным лицам по радио, я по мере своих способностей старался нарисовать картину жизни нашей страны в военные и послевоенные годы, а попутно рассказать и о своей скромной работе. Тогда я руководствовался только одним соображением — ответить на то огромное количество писем, которые я получал и продолжаю получать сейчас со всех концов мира от наших русских людей, как знакомых, так и незнакомых.

Это мое выступление было использовано реакционной зарубежной печатью, а также теми из белоэмигрантских журналистов, которые продали свое перо, честь и совесть и стали служить врагам нашей Родины, тем самым навеки заклеймили себя как изменники и предатели.

Время от времени до меня долетают отголоски той грязной, лживой и крикливой шумихи, которую поднимают за рубежом наши враги в своих попытках оплевать и оклеветать нашу великую Советскую Социалистическую Родину.

В этих попытках они не брезгуют ничем. Все средства для них хороши, если они ведут к цели.

С этой точки зрения даже мое скромное имя используется ими как материал для гнусной антисоветской пропаганды. Так, например, за эти пять лет, что я живу в Советском Союзе, меня уже трижды «хоронили». То меня «расстреляли» на первой же станции советской при возвращении из Китая, то я «умер в концлагере» от изнурительного труда, где-то в Магадане, то «покончил с собой» в Москве, как утверждали нью-йоркские газеты.

Не далее как в прошлом году корреспондент Ассошиэйтед Пресс (Эдди Гильмор) со смехом просил меня по телефону сообщить ему подробности моей «смерти» — в ответ на запросы нью-йоркских газет.

Каждый раз мне, так называемому покойнику, приходилось кряхтя вылезать из гроба и любезно отвечать иностранным журналистам словами бессмертного Марка Твена о том, что «слухи о моей смерти несколько преувеличены». Нет, друзья мои, как себе хотите, а в дальнейшем я категорически отказываюсь хорониться. Мне положительно некогда заниматься этим.

Все это говорит о необыкновенном скудоумии и отсутствии всякой фантазии у авторов этих наивных и однообразных инсинуаций.

Так, комментируя мое первое выступление по радио, газеты американской зоны из Берлина писали, что «это поет не Вертинский, а старые пластинки, что говорил слова к эмиграции кто-то другой, а сам Вертинский, мол, голодает и торгует газетами в Москве у Моссовета».

Все было бы замечательно, если бы не одна маленькая неточность. Дело в том, что у нас в Союзе нет частной торговли. Ни газетами, ни чем-либо другим. Поэтому у нас и нет миллионеров, как, например, в Америке, где каждый гангстер обязательно начинал свою карьеру с торговли газетами. У нас для этого есть государственные киоски Союзпечати, которые и занимаются этим.

Нет, я не торгую ни газетами, ни собой, как торгуют некоторые зарубежные «патриоты» в кавычках. Я творю и пою своему народу и получаю за это такую благодарность и любовь, которой за границей не купишь ни за какие деньги. Потому что там искусство существует только для развлечения, а у нас это насущная необходимость. В этом я вижу свою миссию, в этом моя великая награда за плоды моего скромного творчества. И так живу не я один — так живут все. Мы трудимся, мы «помогаем» матери по хозяйству, как любящие дети.

И сегодня, находясь на чужбине, закройте руками лицо, русские люди, и плачьте и не стесняйтесь ваших слез, так же плакал я когда-то от одного случайно произнесенного кем-либо слова «Россия», от звука русской народной песни.

Что же переменилось за это время? А случилось то, что я уже дома, а вы еще нет. Я, хорошо зная вкус того сорта хлеба, который называется «чужим», пою у себя на Родине, а вы все еще в отсутствии. У чужих людей.

История шагает огромными шагами. То, что было вчера важно и нужно, сегодня смешно и непонятно. 15 лет тому назад из Европы осенью летели ласточки в теплые страны. Неожиданная перемена погоды — буран, мороз и снег — остановила их полет в пути. В Бухаресте, Будапеште и Вене они падают обессиленные на площадях и улицах городов. И тогда сердобольные люди и их правительства распорядились собирать ласточек, отогревать и потом в особых закрытых самолетах отправили их в Италию, к солнцу и теплу.

Помню, как это радовало тогда сердца людей, как гордились мы своей гуманностью. А с тех пор утекло не так уж много воды. И вот в печах-крематориях Майданека и Освенцима взбесившиеся «покорители мира» — фашисты — сожгли миллионы живых людей. Какой жалкой и глупой детской сказкой показалась бы вам эта «история с ласточками», если бы кто-либо вспомнил о ней теперь.

Я уже говорил вам, что у меня просторная светлая квартира в центре Москвы, на улице Горького (бывшая Тверская). У меня прекрасная мебель, которую я купил на свои заработанные деньги, заработанные не спекуляцией на бирже, не эксплуатацией людей, а честным трудом актера высшей квалификации, который оплачивается очень высоко, как всякий квалифицированный труд в нашей стране. Никто не мешает нам зарабатывать сколько угодно, но только одним способом — трудом.

Я живу со всем комфортом, который может себе позволить человек. У меня есть и радио, и рефрижератор, и рояль Бехштейна, который мне подарило правительство, на котором я работаю и занимаюсь. Скоро у меня будет собственная дача.

У меня растут дети. Сейчас они еще крошки — старшей 6 лет, младшей 4 года, но я спокоен за их судьбу.

Они не будут «манекеншами» парижских «домов мод», которые показывают иностранцам дорогие модели чужих платьев, а сами ходят в рваных чулках и голодают или продаются покупателям этих платьев, они не будут «дансинг-гёрл», или, как их называют в Америке, «такси-гёрл», т. е. «девушки такси», которые ночи напролет танцуют в барах с любыми мужчинами, купившими на них книжку «тикетов», т. е. билетов на танцы, наживая чахотку и отравляясь алкоголем. Они не будут содержанками старых банкиров и спекулянтов и не будут с юных лет мечтать о том, кому бы повыгоднее «сесть на шею» и как продать себя подороже.