который выпал из пальцев Доминики, разлетелся на хлопья, порхнувшие вниз, к кафельному полу и свернувшись там, как облетевший с дерева цвет. Севр прислонился спиной к стене.

— Ну что, — наконец произнес он, — теперь вы довольна!

Она медленно уронила вдоль тела руку, державшую письмо на весу. Ярость мало-помалу сходила с ее лица. Она закрыла глаза, потом снова раскрыла их, будто пробуждаясь от глубокого сна.

— Вам не надо было провоцировать меня, — сказала она.

Он дотянулся до спинки какого-то стула и подтянул его к себе. Ноги его уже не держали.

— Если меня арестуют, — прошептал он, — я погиб. Вы меня погубили… Но все равно, я никого не убивал!

Горько усмехаясь, он добавил:

— Я на это неспособен. Если б я был тем, что вы думаете, то сейчас здесь, немедленно и не раздумывая, задушил бы вас.

Он опустил голову, посмотрел между колен на свои руки, которые еще дрожали, и продолжал надтреснутым голосом:

— Но это сделали вы, и я на вас не в обиде… Вы все еще хотите уйти?

Она взяла табурет. Она тоже выбилась из сил.

— Может быть, я и ошиблась, — признала она. — Встаньте на мое место. Вы правда даете мне слово, что ваша сестра придет?

— Конечно. В таком положении зачем бы я стал лгать?

— Тогда я подожду.

Она смотрела на него так, как судья смотрит на обвиняемого.

— Видите… — продолжала она. — Вот вы уже и не так уверены в себе… Я хочу, чтобы вы при ней повторили все, что рассказали мне… Если это правда, тогда я попытаюсь вам помочь.

— В первую очередь вы попытаетесь освободиться. Вы ведь только об этом и думаете!

— Вы мне не доверяете?

Он мотнул подбородком в сторону кучки пепла.

— После этого, верить довольно затруднительно!

Они замолчали, одинаково удрученные, слушая ветер и дождь.

— Я за свою жизнь сделала немало таких вещей, о которых теперь жалею, — сказала она. — Но я не злая женщина. Если вы заслуживаете хоть одного шанса, я вам помогу. Просто, меня столько раз обманывали!.. Дайте мне поговорить с вашей сестрой.

В сущности, почему бы и нет?.. Севр размышлял. Не лучше ли это решение? Доминика могла стать много более ценной союзницей, чем Мари-Лор. Она ведь имеет право свободно передвигаться. Ее никто не подозревает! Ей ничем не надо оправдывать свое присутствие в Резиденции! И потом, таким образом он не потеряет ее… по крайней мере, сразу…

— Вы хорошо понимаете мое положение, — сказал он. — Легально я умер… Меня никто не должен узнать.

— Я понимаю, — сказала она. — Самое трудное — вывезти вас отсюда.

— Если вы мне поможете, то станете соучастницей.

— Смотря как помогу! Надо это все обдумать… Да зачем теперь об этом говорить?.. Подождем лучше вашу сестру.

Что-то менее напряженное и почти нежное появилось между ними. Может быть, потому что она больше не стремится бороться; может быть, потому что она больше не была враждебна… Сожженное письмо, совершенно неожиданно, сблизило их. Обоих охватило одно и то же отчаяние, и теперь они были вместе. Молчание больше не было угрожающим. Она поднялась, взяла в шкафу веник и подмела пепел, сдержанными осторожными движениями, как мертвую птицу, — хрупкие остатки требовали предупредительности. Это было лучшим доказательством, что она поверила в его историю, несмотря на все придирки, которые являлись лишь последним всплеском гордости. Потом она приготовила скромный обед и накрыла стол на двоих.

— Нам ничего не хватит, — заметила она.

И это впервые прозвучавшее «нам» тоже явилось знамением.

— Завтра вы будете свободны! — сказал он.

И, чтобы попасть в унисон, тут же поправился:

— Мы будем свободны!

Они быстро поели. Из них двоих она казалась наиболее озабоченной. Их согласие было настолько хрупко, что Севр предпочел молчать. Он хотел помочь ей вымыть посуду, но она без слов отстранила его. Тогда, чтобы продемонстрировать свою добрую волю, он включил телевизор. Когда объявили региональный выпуск новостей, она бесшумно скользнула в гостиную, да так и осталась стоять. Ясно было, что она не сдается, а только ограничивается нейтральной позицией. Однако об убийстве в охотничьем домике не сказали ни слова. Севр выключил. Она мгновение постояла не двигаясь, как будто не замечая, что телевизор уже не работает. Она казалась рассеянной, как будто пораженная плохим известием. Угрызения совести за сожженное письмо? Севр почувствовал, что она больше не стремиться обрести свободу. Все было еще сложнее: для нее он больше не представлял препятствия; проблема исчезла. В каком-то смысле, исчезло все! После сцены в кухне, он меньше всего интересовал ее. Может, она презирала его за безумные, сказанные им, вещи? Он не осмелился спросить. Он отдавал себе отчет в том, что они оробели друг перед другом. Она ушла в спальню, и он пожалел о часах, когда они были врагами. Ветер стих. Идиотски глупо было терять такой вечер, без сомнения, последний. Ему еще нужно было объяснить столько деталей. Он пересек гостиную, остановился в коридоре.

— Доминика! — позвал он. — Доминика… Я хотел бы…

— Завтра, — ответила она.

Он не стал настаивать. И не стал мерить квартиру шагами, как накануне, украдкой заглядывал в спальню. Он лег на диван. Ночник все так же бросал на диван полоску света, но ему уже не хотелось идти на свет. Сон наступил, когда он отчаялся ждать, и настало утро. Начинался новый решающий день. Буря утихла. Слышна была капель с крыши. Шум моря отступил. Севр сел среди смятых подушек и вдруг увидел ее. Она сидела в кресле у телевизора, одетая, держа пальто на коленях, как пассажирка, ожидающая электрички.

— С добрым утром, — сказал Севр.

— Я больше не могу, — прошептала она. — Скорее бы все закончилось!

В голосе снова послышалась горечь.

— О! У нас еще много времени, — сказал Севр, тут же пожалевший об этих словах.

чтобы показать свою добрую волю, он открыл окно, из которого они могли следить. Плавал теплый туман, закрывающий пустырь и дома. Ветер совсем утих.

— Мы вряд ли даже увидим ее, — сказал Севр.

— Пусть поторопится, — вздохнула Доминика.

Утро долго тянулось. Севр приготовил чай, предложил чашку Доминике, но она отказалась. Ей трудно было справиться с нетерпением, она время от времени подходила к окну и, в свою очередь, нервно шагала из угла в угол. Она прибрала все в спальне. Собранный чемодан ждал своего часа у двери в прихожей. В полдень они легко пообедали холодными консервами, и Доминика навела порядок на кухне. Квартира постепенно возвращалась в заброшенное состояние и с течением времени они чувствовали себя все более чужими друг другу. Дымка сгустилась и превратилась в туман. Было прохладно, электрообогреватель давно выключили.

— Мы услышим, как подъедет машина? — спросила Доминика.

— Не думаю, что она рискнет оставить ее у входа, — сказал Севр. — Скорее всего она остановится на пустыре, а сюда придет пешком.

— А чемодан?

Она хотела сказать, что Мари-Лор глупа, что все ей кажется глупым, и что, если она и ждет, то только от избытка доброй воли. Она, несомненно, уже жалела, что в какой-то момент поверила в невиновность Севра. И Севр хорошо понимал, что если Мари-Лор не придет, он не сможет больше задерживать Доминику. Он сидел на диване, когда она, сама себе не веря, глядя в окно, сказала: