Шандор стоял рядом и, держа в одной руке фуражку, другой истово крестился.

– Ты долго что-то, – упрекнул я его.

– Проверяли.

Молодая женщина, откинув вдовью вуаль, посмотрела на нас с укоризной. Мы замолчали. Шандор постоял еще немного, делая вид, что молится, потом снова перекрестился, отвесил поклон и вышел из собора. Я за ним.

На паперти никого не было. Экскурсия, видимо, ушла внутрь здания.

Я глубоко вдохнул сырой, чуть пахнувший дымом воздух. После щемящей душу сладости ладана он казался свежим, чистым.

Шандор повел меня переулками, кривыми и запутанными.

– А говорят, Будапешт очень красивый город, – не выдержал я.

Он посмотрел на меня снисходительно, как взрослый на неразумного ребенка:

– Разве ты видел Будапешт? Разве можно судить о красоте женщины по складкам на ее платье? И разве у красавицы не бывает дней, когда горе искажает ее черты?

– Ты говоришь, как поэт.

– Все венгры поэты, когда говорят о Будапеште… Ты приезжай к нам после войны, когда исчезнет горе и смерть, когда в город придет веселье и радость. Вот тогда ты узнаешь, что такое Будапешт!.. Приедешь?

Я рассмеялся:

– Для этого надо сначала унести отсюда ноги.

Мы вышли на широкую улицу, посреди которой поблескивали трамвайные пути. Торговец вареной кукурузой поправлял огонь в жестяной печке на тележке и громко расхваливал свой товар:

– Прима-кукуруза! Горячая и вкусная! Питательная и сытная! Калорийная и приятная… Экстракласс!

Я вспомнил, что мы сегодня еще ничего не ели.

– Возьмем, Шандор?..

Купили по початку, выбрали пожелтее и побольше, чтобы было сытнее. Торговец обильно посыпал початки солью.

– Соль – гратис. (Бесплатно (лат.) Так сказать, премия. Чтобы лучше покупали…

– Что, плохо берут?

Он сделал кислое лицо.

– Хорошо, ох, хорошо, господин лейтенант! Так хорошо, что сам ее ем на завтрак, обед и ужин, и еще полкотла остается. Хорошо! И как бы, не дай бог, еще лучше не было. Слышите?

Опять над городом раздавались тяжелые вздохи, похожие на отдаленные раскаты грома.

– Боитесь? – поинтересовался Шандор.

Торговец ответил вопросом:

– Что, по-вашему, самое страшное в мире?

– Не знаю… Смерть, наверное.

– Нет, господин железнодорожник.

– А что?

– Страх перед смертью. И во всем так. Страх всего страшнее.

– И с русскими тоже так? – спросил я.

Он опасливо посмотрел на мои погоны.

– Что вы там разглядываете?

– Да вот, стараюсь по ним угадать, как вам надо ответить.

Я рассмеялся:

– Дипломат вы!

– Если бы! – Он сокрушенно вздохнул. – Если бы я был дипломатом, разве бы до этого дело дошло?

Он, прислушиваясь, повернул голову. Грозный рокот артиллерийской канонады не утихал ни на миг.

Мы снова вошли в переулок. Я прочитал его название на табличке.

– Здесь?

– Вон тот дом, за металлической оградой, – ответил Шандор. – Пожалуй, сначала лучше мне одному.

– Правильно.

– А ты?

Мы как раз проходили мимо парикмахерской. Я нерешительно провел рукой по подбородку. Что там брить? Но не болтаться же на улице.

– Зайдешь за мной сюда.

Звякнул колокольчик над дверью. В пустом помещении тотчас же возникли двое в халатах. Один, с великолепной шевелюрой, взбитой над головой, помог мне снять шинель. Беспрестанно кланяясь и извиваясь всем своим тонким гибким телом, как червяк, посаженный на крючок, он усадил меня в кресло. Легким, едва уловимым движением провел ладонью по волосам:

– А ля фюрер? Или под фокстрот?

– Бриться.

– О! – В глазах у него на миг мелькнуло веселое удивление. – Как господину лейтенанту будет угодно.

Он быстро взбил мыльную пену и рукой стал размазывать по моим щекам. Я вздрогнул от отвращения. Рука была холодной, как лягушка.

– Почему вода не горячая?

– О! – Глаза у него округлились, и я понял, что снова влип, как тогда с единицами хозяйского сына. – Господин лейтенант употребляет при бритье горячую воду?

Отступать уже было поздно.

– Да, – бросил я небрежно, – привычка, с фронта.

– О! Господин лейтенант должен был предупредить.

Он вытер салфеткой мыльную пену с моего лица и выбежал из зала с медной чашечкой для воды.

– Господин лейтенант, вероятно, воевал в России?

Я обернулся. Второй парикмахер сидел, согнувшись, возле низенького столика со стопкой журналов и курил.

– Откуда вы знаете? – Я прикинулся удивленным.

– Горячая вода. У них там всюду так принято…

– Значит, вы тоже?

Он невесело улыбнулся:

– Мы с господином лейтенантом, можно сказать, земляки. Только мне меньше повезло. Видите?

Он поднял одну штанину. Ноги под ней не было – протез, окрашенный в розовый цвет, как кукла из папье-маше.

– Там забыл – видите, какая рассеянность. Город Россошь – знаете?.. А взамен тоже вывез привычку бриться с горячей водой. И еще очень хорошую русскую поговорку. Если бы мы знали ее раньше!

– Какую?

– Господин лейтенант понимает по-русски?

– Отдельные слова.

– Они говорят так: «На чужой каравай рта не разевай», – произнес он на ломаном русском языке.

– А что это значит? – опросил я.

– «В закрытый рот муха не залетит». – Он покосился на меня. – Или что-то подобное.

– Чем вам она так понравилась?

– При переводе многое теряется, – усмехнулся он. – По русски звучит гораздо лучше.

Вернулся второй парикмахер и приступил к делу. Взявшись двумя пальцами за мой нос, он сосредоточенно водил бритвой по подбородку, словно ей там действительно могло найтись серьезное дело.