– Вино, – Аги открыла крышку и торжествующе улыбнулась. – Видите? Наш постоянный и единственный товар.

– Смотри, осторожно, – предупредил Бела-бачи. – Вчера на вокзале шпики вскрывали чемоданы. Как бы на контрольном в твой бидон не залезли.

Двойное дно…

– А я поеду на немецкой машине – теперь их в ту сторону чертова уйма. Пусть тогда попробуют остановить.

Она побежала к выходу, кося на меня одним глазом. Я чувствовал, что должен сейчас сказать что- нибудь теплое, ободряющее.

– Ни пуха, ни пера! – произнес я по-русски.

Она поняла, что это пожелание удачи. Улыбнулась, снова озорно подмигнула и скрылась за дверью.

– За нее я не боюсь, – Бела-бачи успокаивал нас и себя тоже. – Она выкрутится. Верткая, как ящерка. Недавно был такой случай. Раскидала на базаре листовки, остались три-четыре. Вдруг к ней жандарм. Приметили, или просто так, проверка. «Стой!» Она руки с листовками за спину, отступает, к ним лицом, и еще смеется. А рядом жаровня, кукурузные хлопья продают. Аги к жаровне, листовки, не глядя, в огонь опустила, и стоит, хохочет. Жандармы подбежали, она им пустые руки показывает – пошутила! Ничего, выкрутилась.

– А в село она зачем? – спросил капитан.

– Есть там людишки… Тоже интересно, как иной раз бывает. Бьешься, бьешься – ничего не получается. А тут само собой, без всякого труда.

– С божьей помощью, – у Шандора весело блеснули глаза.

– Вот именно, с божьей, – усмехнулся Бела-бачи. – Назначили в село нового попа. Прикатил патер прямо из Будапешта – провинился там в чем-то, грехи послали в село искупать. Образованный, в очках, говорит на нескольких языках. И страшный противник коммунизма. Не просто – теоретик! В газетах статейки писал, все доказывал, что коммунизм противоречит учению Христа. Словом, крупный специалист. Приехал, и ну в своих проповедях коммунизм бранить. Не как-нибудь, по-ученому. Коммунизм, дескать, провозглашает равенство, но не могут быть никогда равными грешник и праведник. Коммунизм хочет построить рай на земле, а верующие должны заботиться только об одном: как бы попасть в рай после смерти. Словом, разбил коммунизм по всем линиям. А село неграмотное, бедное, земли у них неважные, еле концы с концами сводят. Ни о каком коммунизме там раньше и слыхом не слыхали. А если и слышали, то уж совсем не то, что поп им рассказал. А он все не успокаивался: громит коммунизм и громит. Как взберется на кафедру, так и открывает огонь из всей своей научной тяжелой артиллерии. В конце концов, донял все-таки наших венгров. Стали они интересоваться. За что поп его так честит, этот самый коммунизм? Вещи-то вроде аппетитные: все равны, рай на земле… Ну, самые любопытные давай расспрашивать знающих людей, потом другим рассказывать… Словом, теперь у них там крепкая ячейка. Сколько листовок туда ни кинем, все мало. Вон ведь до чего ученый поп доборолся!

Мы рассмеялись.

– Ты еще, Бела-бачи, про дезертиров скажи, – напомнил Шандор. – Они ведь тоже в том селе.

– Дезертиры? – заинтересовался Комочин.

– Да тут их кругом уйма. Вылавливают, вешают, новые прибегают. Жить – не живут, и умирать – не умирают. На чердаках, в норах земляных, как кроты… А эти, в селе, здорово устроились, ходят, куда хотят, с жандармами за ручку здороваются.

– Ого!

– А почему бы и нет?.. Пост ПВО создали. Форма, оружие, бумаги какие надо.

– Даже бумаги?

– А, были бы деньги! Люди достают такие справки – хочешь смейся, хочешь плачь… Вот так и живут солдатики. Двое гуляют, а один у телефона сидит, вроде дежурит. Только телефон у них пустой, одна видимость. Что в него говорить, что прямо в столб – один черт.

Шандор взглянул на ручные часы.

– Ох, мне идти…

После его ухода капитан Комочин снова завел разговор о троих дезертирах.

– Какие у них отношения с гражданскими властями?

– А что гражданским? Были бы документы.

– И давно они там, в селе? – не унимался капитан.

Я не видел в истории с дезертирами ничего особенного. Люди спасают свои шкуры, ловчат, как могут. А вот капитан явно заинтересовался… Уж не задумал ли он подселиться к этому посту ПВО? Но только без меня!

– Что-то около двух месяцев. Аги говорила, в чарду вот солдатики зачастили, как бы глупостей не наделали. А так могут свободно просидеть до конца войны. Чем ближе фронт, тем больше неразберихи… Слушай, а вот с бровями твоими придется что-то сделать – здорово запоминаются, – неожиданно обратился Бела-бачи к Комочину. – Сбрить, что ли, с переносицы.

Я вмешался прежде, чем Комочин успел что-либо сказать:

– А кто его может узнать? Ребята в винном погребе? Или пастор тот? Больше, вроде, некому.

Если ничего нельзя вытянуть из капитана Комочина, то, может быть, проговорится Бела-бачи?

Он он разочаровал меня:

– Некому – и не надо, – его маленькие глазки спрятались за табачным облаком. – Бог с ними, с бровями… Давайте-ка лучше я вам расскажу, что тут у нас делается… Куришь? – спросил он капитана. – Нет?.. Отличные гости, побольше бы таких гостей. Кофе не пьют, табак не курят. А наш брат как до гостей дорвется, так непременно чашечку кофе вылакает, а то и две, сигарет несколько выкурит… Ну, слушайте!

И стал рассказывать, попыхивая трубочкой.

…Поздним апрельским вечером, когда уже начинало смеркаться, в дом к Лайошу Варна, отцу Шандора, пришел незнакомец. Лайош Варна только что вернулся с работы – он работал нормировщиком на орудийном заводе – не успел еще помыться и поесть. Нельзя сказать, чтобы он особенно обрадовался незваному гостю.

Но гость есть гость, даже незваный и поздний. Варна пригласил его к столу, как велит венгерский обычай, однако незнакомец сесть за стол отказался и попросил хозяина выйти с ним на улицу, посидеть на скамейке под навесом возле дома, на которой обычно в свободное от домашних дел время сидят и судачат женщины и которая поэтому так и называется: «сплетница».

Тут, на этой скамеечке, гость передал Лайошу Варна привет от человека по фамилии Алмади. Варна насторожился: фамилия знакомая. В начале тридцатых годов Алмади возглавлял в городе подпольную коммунистическую ячейку, но жандармы выследили его, арестовали. Он попал на каторгу, и с тех пор никто ничего о нем не слышал.

Лайошу Варна привет не понравился. Время трудное, военное. Уж не провокация ли? После недавнего летучего митинга у заводских ворот, на котором рабочие потребовали выхода Венгрии из войны, по примеру Италии, жандармские ищейки так и рыщут.

Он ответил: вроде, фамилию слыхал. И тогда гость сказал, что его послали в город от ЦК компартии Венгрии с поручением организовать здесь движение сопротивления немецким оккупантам и их венгерским приспешникам. Алмади, который сейчас живет в Будапеште на нелегальном положении, посоветовал ему обратиться к Лайошу Варна, своему старому товарищу по ячейке.

Теперь Варна уже не сомневался: провокация!

– А, вспомнил! – торопливо сказал он. – Того, моего знакомого, фамилия не Алмади, а Алмоши. И в ячейке я никакой никогда не был. Извините меня, я ничего не знаю, тут недоразумение.

Он встал.

– Знаете, – усмехнулся посетитель. – Еще как знаете! Вы были пропагандистом ячейки.

Но Варна стоял на своем: не знает он – и все!

Тогда посетитель вытащил карандаш, листок бумаги, написал на нем что-то и протянул Лайошу Варна.