и поселения. бесконечное патрулирование за стенами поселка. когда усталые глаза смыкаются сами собой, но их нельзя спускать с гумна или виноградника... Я знал наизусть и любил запахи моей родной деревни: запах дома и двора, запах животных, запах вспаханных полей, цветущего миндаля, цветов и трав. А сильнее всего - запах земли после первого дождя... До сих пор ощущаю во рту смутный, далекий, первобытный привкус детства - пьянящий аромат иссушенной земли, соединяющейся с влагой неба, с первым осенним дождем. Земля - чиста и добра; мы бросались на нее плашмя, брали в рот горсточку отяжелевшей от дождя земли, жевали ее... И это было вкусно!'

Поселение Кфар-Тавор расположено на пересечении путей в центре Нижней Галилеи. В те времена это были не дороги, а земляные тропинки; по ним ездили на лошадях, мулах, ослах или на телегах, запряженных волами, которые перекатывались по тропинкам с камня на камень. В сезон дождей поселение окружала глубокая непролазная грязь, и выбраться оттуда было очень трудно. 'Одно из самых ранних моих воспоминаний - образ мамы в субботний вечер: семья собирается вокруг большого стола, горят свечи в серебряных подсвечниках, халы покрыты белой салфеткой, комната пахнет праздником. и над всем этим образ мамы. За ее гробом шли родственники, соседи, арабы. Прощаясь с ней, отец сказал: 'Помню милость твоей молодости, когда ты пошла за мной в пустыню и разделила со мной трудную жизнь в деревне'.'

Кфар-Тавор стоял особняком от других еврейских поселений, в окружении арабских деревень и шатров бедуинов. Отношения с соседями были нормальными, однако это не мешало им уводить скот еврейских поселенцев или совершать набеги на их поля и плантации. И. Алон: 'Постоянная опасность наложила отпечаток на образ нашей жизни. Поселок окружала каменная стена с бойницами. Поселенцы выходили на работу с зарегистрированными охотничьими ружьями или с нелегально приобретенными револьверами'.

2 ноября 1920 года жители Кфар-Тавора решили отпраздновать годовщину принятия Декларации Бальфура. Дома украсили зеленью и флагами; девушки надели белые платья с голубыми лентами, к белым рубашках юношей тоже прикрепили голубые ленты. Неожиданно кто-то закричал: 'Стадо угнали!' Мужчины похватали ружья и кинулись вслед за грабителями, которые пришли из-за Иордана. Их догнали, отбили стадо, но при этом погиб поселенец, двое были тяжело ранены, - один из них Цви, старший брат И. Алона.

'На место схватки прискакал жандарм-черкес, и мой брат, уже раненый, попросил у него коня. Черкес отказал ему, и брату ничего не оставалось, как силой стащить жандарма на землю. Истекающий кровью, брат пустил коня в галоп, но по пути к аптеке - о больнице в то время никто и не мечтал - получил еще одну пулю в бок... А в поселении с замиранием сердца ждали вестей... Вдруг зацокали лошадиные подковы, и мой брат проскакал мимо дома. По его белой праздничной рубахе расползлись кровавые пятна. Повернув голову к маме, он прокричал на идиш: 'Это ничего, мама!' Мама лишилась сознания. а Цви, проскакав три километра, потерял много крови. Несколько недель он пролежал в аптеке, а потом, когда опасность миновала, его перевезли домой'.

На другой день после этого местные арабы решили прогарцевать через Кфар-Тавор с песнями, криками и стрельбой в воздух. Реувен Пайкович встал с оружием на окраине поселения и сказал им: 'Вы знаете, что здесь случилось, знаете, что у нас есть убитый и раненые. Вчера вы не пришли к нам на помощь, а сегодня устраиваете тут балаган. Я не позволю вам пройти, а первый, кто попробует прорваться, получит пулю'. Арабы кричали, что нет другой дороги; они злились: 'Один еврей задерживает целое племя', но их шейх хорошо знал нрав человека, который встал на пути, а потому он сказал: 'Поищем лучше другую дорогу'.

И. Алон: 'Я не раз спрашивал у отца, знает ли он, что такое страх. 'Кто не знает страха, -отвечал отец, - тот, собственно говоря, идиот. Победить свой страх - в этом всё дело. Махмуд тоже боится. Вопрос в том, кто первым победит страх - ты или Махмуд'.'

По окончании Первой мировой войны у европейских народов оказалось немало забот: исчезли старые государства, взамен них появились новые - не всегда к удовольствию соседних стран и народов; на Европу обрушились послевоенный экономический кризис, безработица, эпидемии, и потому проблемы далекой Палестины никого практически не интересовали. Газеты Европы и Америки редко обращались к этой теме, а то, что здесь происходило, журналисты окрестили словами 'сионистский опыт'.

В 1922 году Лига Наций признала Сионистскую организацию официальным представителем еврейского народа. В Эрец Исраэль начал работать ее Исполнительный комитет, позднее преобразованный в Еврейское агентство, - это произошло в 1929 году, и это та самая организация, которая дожила до сегодняшнего дня и известна под названием Сохнут.

С 1920 года существовал на этой земле и Ваад Леуми - Национальный комитет, исполнительный орган Собрания депутатов, которых избирало еврейское население Эрец Исраэль. Ваад Леуми представлял евреев в отношениях с британской администрацией и занимался внутренними делами общины. В Палестине не существовало обязательного обучения для детей, и еврейские организации создали независимую систему школьного образования, улучшили медицинское обслуживание, ввели профилактику болезней. (Ваад Леуми существовал до 1948 года и прекратил свою деятельность после образования Израиля.)

В декабре 1920 года в Хайфе проходил съезд рабочих Эрец Исраэль; на нем была основана Всеобщая федерация еврейских трудящихся - Гистадрут, в который принимали каждого, 'кто живет собственным трудом и не эксплуатирует других'. Поначалу Гистадрут объединял 4500 человек: это были, как правило, бедные и бездомные рабочие; они прокладывали дороги, копали канавы для осушения болот, работали на полях в еврейских поселениях. Зарплата была такой низкой, что рабочий с трудом мог себя прокормить; многие были одеты в лохмотья, на ногах рваная обувь, по ночам они спали на земле или на доске, которая заменяла кровать. В кассе Гистадрута не было денег; мандатные власти не интересовались этой организацией, она не имела за границей влиятельных и богатых покровителей.

В декабре 1921 года Д. Бен-Гурион стал генеральным секретарем Гистадрута и занимал этот пост 14 лет. Это он выдвинул тогда два положения, которыми руководствовался в дальнейшей работе: 'Первое. Мы - разрушители преград, так как не хотим больше ждать и терпеть. Второе. Мы не удовлетворились сионизмом пожертвований и конгрессов и породили сионизм действия'.

Прежде всего Бен-Гурион перевел секретариат Гистадрута из Тель-Авива в Иерусалим: как он объяснял, по 'национальным' причинам. Зарплата генерального секретаря была мизерной, Бен-Гурион жил в страшной нужде, и его товарищ вспоминал: 'В комнате была одна постель. Она состояла из пустых жестянок из-под нефти, на которых лежала пара досок. Одну ночь я спал на кровати, а Бен-Гурион на полу, другую - наоборот'. Денег постоянно недоставало, чтобы дотянуть до конца месяца, и в дневнике Бен- Гуриона сохранились записи того времени: 'сигареты - три египетских пиастра, газеты - два, хлеб

- два с половиной, селедка - два. починка обуви, чай, спички, карта Палестины, лук...' Следует добавить, что у Бен-Гуриона была семья, которая временно жила у его отца в Польше, и туда он тоже посылал часть денег из своего скудного жалования.

Потом жена и дети приехали к нему в Иерусалим, но он уделял им мало времени. Бен-Гурион занимался делами Гистадрута, организовывал забастовки рабочих, выступал на собраниях, спорил с чиновниками мандатной администрации; у него не оставалось времени на домашние дела, и его дочь Геула сказала однажды: 'Мы выросли в доме, где отца как будто и не было'.

В те годы Д. Бен-Гурион занимался самообразованием, много читал на иврите и других языках: книги по иудаизму, христианству, истории искусств, по истории, географии и археологии Ближнего Востока; чтобы прочитать Платона в подлиннике, он начал изучать греческий язык. М. Бар-Зогар, биограф Бен- Гуриона: 'Перед его товарищами предстал вдруг некто, кого они прежде не знали: человек их круга, который будто за одну ночь отдалился от них, ушел вперед поступью гиганта... Так родилось преклонение перед силой его характера, перед его способностью к самообразованию и самовоспитанию, способностью готовить себя к новым обязанностям. Бен-Гурион был человек крутой, властолюбивый, и работников Гистадрута он, можно сказать, подмял под себя'.

Взгляды Бен-Гуриона претерпевали изменения со временем, однако после Первой мировой войны, как отметил его биограф, 'Бен-Гурион почти не отделял своей 'социалистической' концепции от коммунизма советского образца. В 1919 году он со всем пылом утверждал, что 'верит в диктатуру пролетариата'. что он