Нам, рабочему классу, Ныне смерть не страшна: Страховые в страхкассу Уплатил я сполна. Вот одно разоренье: Панихиды служить. Надо это явленье Безусловно изжить. Поделили лавры полюбовно И облюбовали уголок. Зощенко лежит здесь, безусловно, И Иванов, мать честная, лег. Все земное — трижды тленно. Кстати: Скоро книга выйдет из печати: «Наш некролог» или «Сам умри». Два с полтиной. С пересылкой — три. <1925> Русская стихотворная эпитафия. СПб., 1998.
H. О. Лернеру
Он сидит, расставив уши, щелкая По полу восторженным хвостом, В душу мне зрачок глядится шелковый В ободке лучисто-золотом. Знаю, знаю: в этом костенеющем, В этом гиблом мире есть То, что будет зваться много дней еще Опустевшим словом «честь». Добрый Сид, смиренный пес, поведай нам, Где пропали честь и чистота? Вот они — во взоре этом преданном, В щёлканье вот этого хвоста… Но туда, где сброд двуногий сходится, Вход тебе плакатом воспрещен. За твоими братьями охотится По утрам разбойничий фургон. А моя религия высокая Для тебя и для таких, как ты, Обрела лишь мелкое, жестокое. Скаредное «иже и скоты»… За века бессильного глумления Чахлых человеческих обид Именем веков прошу прощения У тебя, мой светозарный Сид. А когда темно и неприкаянно Кончатся земные дни мои, Заступись за своего хозяина Перед ликом строгого Судьи. И о том, чего не скажут ржавые, Тленом прегражденные уста, Пусть твоя свидетельствует правая,
