Мне показалось, что по травянистому склону одного из холмов вьется едва заметная тропка. Я двинулся к ней, а вороной словно того и ждал: он тут же обнаружил тропу и, ступив на нее, уже не терял из виду.

Иногда тропа исчезала в траве. Но мой вороной то ли все-таки видел ее, то ли чувствовал. Мы спустились с холма на луг, пестревший такими яркими красками, что на него было больно смотреть; потом переправились через буйную, порожистую речушку, летящую среди камней, словно она куда-то опаздывала, и очутились среди деревьев.

Обогнули небольшой осинник, и там я увидел лося. Это был еще не заматеревший, но уже очень упитанный бычок. Его мяса хватило бы нам недели на две, притом, что часть мы бы засолили на зиму. Я начал было поднимать винтовку, но остановился.

Эхо выстрела отразится от стен каньона и пойдет гулять по горам, предупреждая всех и каждого, друзей и врагов, что я выбрался на охоту. С тяжелым сердцем я позволил лосю уйти. Стрелять еще рано — сначала нужно исследовать горы, а потом уж заявлять о себе.

На опушке осиновой рощи я натянул поводья, остановил серого и прислушался. Лось ушел, не обратив на меня внимания. Ну и пусть его. Я взглянул вверх, на полого уходящий ввысь массив огромной горы. По ее склону стройными рядами, как солдаты, маршировали батальоны осин. Ниже расстилалась ровная трава, кое-где чередующаяся во впадинах с густым низкорослым кустарником. Тропа, по которой мы ехали, — или ее двойник, — ниточкой вилась по склону.

Тропы в горах часто прокладывают животные, и их трудно увидать, если только не смотреть сверху. Тропы также могут быть индейскими, либо они проложены каким-нибудь старателем, который застолбил в горах участок или даже построил хижину.

Чантри сказал, что у его брата не было ни жены, ни дочери. Кто же тогда эта таинственная девушка?

Может быть, она просто жила с Чантри? А может быть, нуждалась в опеке и он ей помогал?

Серый конь шагал легко. Мы спустились в овраг, пересекли его и стали подниматься по противоположному склону. Мы все еще петляли меж осин, когда вдруг на тропе передо мной, загораживая дорогу, появились два всадника.

Один из них был коренастым и широкогрудым с толстым жестким лицом и крохотными глазками. Другой был похож на него, только много крупнее.

— И куда это ты направляешься? — спросил тот, что поменьше.

— Охочусь, — осторожно ответил я. — Думал, может, лося подстрелю.

— Эта тропа закрыта, малец — сказал другой. — У нас там участок. Мы не хотим, чтобы в нас попала шальная пуля, так что охоться пониже или отправляйся в другое место.

Его хмурое лицо, как трещина, расколола ухмылка.

— Да ведь если здесь станут палить почем зря, мы это можем неправильно понять. Мы можем подумать, что палят в нас, и выстрелить в ответ. Тебе это будет не очень приятно, малец?

Но меня на пушку не возьмешь. Он мне с самого начала не понравился, и не поверил я, что у них в горах участок.

— Нет, сэр, — сказал я, — то есть мне будет не очень приятно. Не хотелось бы, чтобы кто-то подумал, что я в него выстрелил и промахнулся. Такие вещи, — добавил я, — плохо отражаются на репутации.

Они оба уставились на меня. Видно, приняли за молокососа, но меня так просто не напугаешь.

Несколько лет назад, когда отца не было дома, я услыхал ночью шум в свинарнике, схватил заряженное картечью ружье, фонарь и пошел посмотреть, что случилось. Открыл дверь и увидел, что свиньи сбились в угол, а на них наступает взрослый когуар. В этот момент он повернулся ко мне и прижал уши, а хвост его так и хлестал из стороны в сторону. Никто в здравом уме не будет становиться на дороге у когуара, потому что он на вызов всегда отвечает дракой. Но я не собирался отдавать ему. наших свиней и выстрелил в ту же секунду, как он на меня прыгнул.

Огромная кошка сбила меня с ног, я кубарем вывалился на улицу, стукнулся головой о камень и потерял сознание. Но когда отец вернулся, шкура когуара уже сушилась во дворе.

— Слушай, малец, — сказал тот, что был покрупнее, — ты еще дурак, хоть и вымахал поперек себя шире. Если не будешь выбирать слова, кто-нибудь тебя однажды хорошенько выпорет.

— Может, и так, — отозвался я. — Но ему придется пороть меня с куском свинца в пузе. А если их будет двое, то они оба получат по куску. Это свободная земля, открытая для всех, и если вы боитесь, что в вас выстрелят, валите к себе на участок и копайте на здоровье, потому что я смогу отличить работающего человека от оленя и не стану стрелять в его сторону. Если он сам не напросится, конечно. Я приехал в горы за мясом и спущусь, только когда достану его.

Я держал винтовку поперек седла. Мужчины были вооружены револьверами, а у одного из них в чехле лежал винчестер. Но ведь он был в чехле, да и револьверы, прежде чем стрелять, нужно было достать из кобуры, а мой «генри» уже смотрел прямо на них.

— Поезжай за своим мясом, — сказал коренастый, — но держись подальше от этого склона, иначе будет тебе и стрельба, и все что захочешь.

Они развернули лошадей и поехали вверх по тропе. Как только они скрылись из виду, я тоже повернул серого и поспешил убраться в лесок. Я не горел желанием ввязываться в перестрелку, особенно из-за такого пустяка, но и отступать был не намерен. Поэтому я немного проехал вверх по склону, свернул на север, потом на запад и неожиданно оказался на вершине Столовой горы, или небольшого плоскогорья, поросшего огромными соснами с длинными иглами, редкими елями и осинами. Пробираясь между старыми деревьями, я наткнулся на хижину.

Хижина стояла на скалистом основании, за ней открывалась широкая панорама. Рядом высились утесы Спящего Юты — выступающей на равнину части плоскогорья Меса-Верде, а вдали виднелись Абахо и Ла- Саль — отроги гор Юта. Хижину скрывали растущие на краю обрыва деревья, но человек с хорошим биноклем мог бы разглядеть движущегося по равнине всадника.

Тот, кто построил это жилище, прорубил в скале пазы и очень аккуратно уложил в них обтесанные почти двухфутовые бревна. Они подходили друг к другу будто склеенные, а крыша была прочной и крепкой.

Я постучал, хотя ответа не ждал. Его и не последовало. Отодвинув засов, я вошел внутрь.

Хижина была пустой, однако пол был выметен, очаг вычищен, и все сияло чистотой. Внутри царил запах, какого не бывает в заброшенных помещениях — свежий аромат вымытого дерева. Оглядевшись, я увидел на полке горшок с цветами и ветками можжевельника.

Цветы сорвали дня два назад, в горшке еще оставалась вода.

Правда, здесь не было постели, одежды, развешенной по стенам, не было кухонной утвари, только на столе сиротливо стоял кофейник.

Снаружи у двери была вкопана скамейка, трава под ней была примята, словно время от времени на скамейке кто-то сидел. Этот кто-то отсюда мог легко видеть наше ранчо. Оно находилось за много миль от хижины, но горный воздух был таким прозрачным, что наш дом лежал передо мной как на ладони.

• Хижина стояла милях в трех от того места, где я встретил двух задиристых незнакомцев. Доехал я сюда по нехоженой местности, и тем не менее я знал, что к домику должна вести какая-то тропа, может даже не одна.

Тщательно обследовал местность. Я думаю, что умею читать следы, и никто с этим не спорит. Так что к тому времени, как я закончил и уселся на скамейку, я уже кое-что знал.

Сюда приезжала девушка или женщина, она появлялась нечасто, но, приезжая, любила посидеть здесь. Кроме ее следов, я ничего не нашел, даже отпечатков копыт.

Она должна была приезжать сюда на лошади, но, видимо, оставляла ее где-нибудь в зарослях. Место было заброшенное и одинокое, и я додумал, что девушке нравилось бывать одной.

Та ли это незнакомка, которая жила у Чантри? Я чувствовал, что это должна быть она. Отсюда ей хорошо было видно ранчо.

Наверное, она смотрела отсюда вниз и удивлялась, кто это там поселился.

Наверное.

Однако кто бы ни строил эту хижину, он знал, что делает. Земля перед ней полого уходила под уклон на сотню ярдов, и, там, где заканчивалась трава, росло несколько высоких сосен. Деревья закрывали обзор