неправильность в изгибе травинки, сгущение тени в неположенном месте. Ранние годы я провел в лесу и предгорьях с частыми ручьями. В этих местах деревья росли лишь у воды. Потом, в Новой Англии, я охотился среди ферм, кое-когда выбираясь в горы Вермонта или Мэна. Открытые равнины являлись для меня новостью, и я их побаивался.

— Ты много индейцев знал?

— Встречал, — ответил Дэйви. — Больше шауни. Ну и понка-сиу, чероки, делавары. Я не думаю о них плохо. У них свои обычаи, у нас свои, а ежели насчет того, как просуществовать в тутошних сторонах, то они разбираются лучше. Вот Боб Сэнди, тот да, считает: индеец хороший, когда мертвый. Он вернулся один раз с отцом домой с мельницы, глядь, вся семья перебита, жилье сожжено. Даже свиней нашпиговали стрелами. Так что у Боба зуб на них здоровущий. Почему мы и поручили ему присматривать за нашим ото.

— Присматривать? Получается, вы ему не доверяете?

— Чантри, этот индеец едет к своему племени. Джентльмену с Востока наше добро — ерунда, но для индейца-то оно — богатство великое. Ухитрится он нас перерезать или сообразить со своими ловушку для нас, все достанется им, а наш друг превратится в большую шишку. Христианского воспитания они не получили, никто не говорил им прощать врагов и что воровать нехорошо. Они осуждают только кражи в своей деревне и у своих родичей. Большинство племен обозначают «чужого» и «противника» одним словом. Белые часто думают, индейцы против них, потому что они белые. А ничего подобного. Индеец пришибет другого индейца с такой же охоткой, как и белого, разве что на белом больше поживы бывает.

— Вообще недурно они устроились, туземцы эти. Лучшая охота в мире, никаких тебе налогов, земли — гуляй не хочу.

— Ага. — Дэйви засмеялся. — Вот он, бостонец-то, вылазит. Ты проморгал, что у вас в цивилизованном мире надежная защита, и закон, и обычай, а тут всей защиты добрый конь и зоркий глаз. Свободные дикари, о которых ваш брат рассусоливает, носа со стоянки высунуть не могут, чтобы кто-нибудь за их скальпами не промышлял.

Некоторое время мы молчали. Мои мысли унеслись далеко за горизонт. Эти широкие дали, должно быть, похожи на степи, покинутые необузданными скифскими всадниками во время миграции на юг и запад из Центральной Азии. Они тоже снимали скальпы, несмотря на то, что работали по металлу и во многих отношениях больше продвинулись по пути прогресса, чем американские аборигены. Оттуда пришел и наш народ… а может, с территорий к востоку от Дуная или Дона. Единого мнения по этому вопросу нет, лично я склоняюсь к Центральной Азии. Среди переселяющихся племен шли кельты и мы — откочевавшие дальше всех, ирландцы, валлийцы, бретонцы, поныне сохранившие остатки старых поверий, древних навыков.

С начала времен люди меняли места обитания, обычно тянулись на запад и юг. Миграция, частью которой я являюсь, может быть, последняя великая волна. Но она отличается от всех прежних. Нет организации в роды, нации, захватывающие армии; идут отдельные люди, каждый решает за себя и сам снаряжается.

Незнакомцы друг другу и все же с общей целью, они выходят из тысячи городов и поселков, переваливают через горы, просачиваются по ущельям, спускаются по рекам, гибнут и выживают, падают жертвами дикарей, и всегда на их места встают новые, и нет им конца.

Я видел их на реках Мононгахила и Огайо плывущими вниз на плотах, находящими место для дома в Иллинойсе и Миссури или продолжающими путь к Техасу. Некоторые толкуют об Орегоне, о Калифорнии. Сделав первый шаг, отдав швартовы общественных связей, расставшись со школой, церковью, сельской лавкой, родней, оставаться в дороге уже легко. Путешествовать всегда проще, чем остановиться.

Пока стремишься к земле обетованной, живешь мечтой. Осесть — значит взглянуть в лицо действительности. А мечтать ведь несложно, куда сложнее воплотить мечту.

— Ты тут про индейцев разливался, какая у них охота. Гоняться за дичью хорошо, когда дичь есть, только сезоны сменяются, и дичь уходит. А зимой ни ягод, ни семян, ни орехов — трудновато бывает раздобыть жратву.

— Это правильно, но они же коптят мясо, а некоторые племена сажают кукурузу и тыкву.

— Ясно, сажают, но запасаются скудно. Мне доводилось видеть их с пустыми брюхами и детьми, плачущими от голода. На зиму нужна пропасть еды, и, по-моему, ни одному племени до весны не хватает.

Припомнив свои юные годы, я не мог не согласиться. Охота ненадежна; до того, как я заимел Фергюсоново ружье, мы много раз оставались без обеда, и после тоже случалось. Сколько раз я отшагивал мили по мокрому лесу, высматривая хоть что-нибудь, когда зверье попряталось от ливня.

Вдруг Шанаган осадил, показывая на следы. Несколько человек на неподкованных лошадях совсем недавно пересекли наискосок наш маршрут. Здесь они стояли и следили за нами.

— Вернемся-ка мы лучше. — Дэйви бросил взгляд вокруг, и мы помчались обратно к остальным.

Соломон Толли выехал навстречу.

— Они слышали наши выстрелы, — заключил Дэйви. — Промахнуться они не могли, но почему не напали, зная, что наши ружья разряжены?

Казби Эбитт сплюнул.

— Хотят зацапать всех зараз и выбирают подходящий момент.

— Похоже, — согласился Хит. — Два выстрела, два попадания. Первый сорт!

— Чантри — стрелок что надо, — заверил окружающих Шанаган. — Двести ярдов верных, на бегу, и прямо в сердце!

Мы рассыпались, чтобы трудней было в нас целиться. На Востоке много рассуждали о несправедливостях, причиненных краснокожим, но почему-то в данный момент эти несправедливости меня не волновали, зато очень волновала сохранность моих волос.

— Встаньте на их точку зрения, — предложил Дэйви. — Одна-единственная засада — и сколько пороха, пуль, капканов, одеял, ружей, лошадей, уж не говоря о всяких мелочах.

Перед нами возникла возвышенность с поднимающейся до гребня полоской леса и несколькими гранитными валунами. Редкой цепью мы поднялись по склону. Из-под одной глыбы течет вода, с десяток тополей, один — гигантский — упал. Немного подлеска.

Наш индеец не спешил приближаться.

— Плохо, — заявил он. — Злые духи.

— На мой вкус, хорошо, — сказал Боб Сэнди.

Мы спустились в небольшое углубление. К северу земля круто уходила в буерак, на дне которого вода источника вливалась в узкий ручеек. Лучше места для лагеря не найдешь, но углей от костров не было. Следы антилоп, бизонов, даже диких лошадей; не видно костей, которые могли бы указывать на яд в роднике. Такие родники встречались редко, но я слышал, что находили несколько с растворенным в воде мышьяком и другие — с минералами, способными вызвать расстройство желудка. Толли спрыгнул на землю и попробовал воду на вкус.

— Черт побери, с водой все в порядке. Лучшей я не пробовал никогда.

— Плохо, — настаивал ото. Обвел жестом окрестность. — Не люблю. Плохое место для индейца.

Дег Кембл крутился вокруг. Эбитт объезжал гребень по периметру. С трех сторон нас защищал натуральный вал, поле обстрела выглядело превосходным. Упавший ствол образовывал отличней бруствер. Впадина примерно двадцать на тридцать ярдов свободно вмещала и нас, и наших лошадей.

Ото держался поодаль. Явно не желал иметь с этим местом ничего общего.

Я все еще сидел на лошади; Толли остановился рядом.

— Ты образованный человек, Чантри. Как ты растолкуешь его поведение?

— Возможностей я вижу две. Либо эта позиция очень уж хороша для обороны, либо это место — табу.

— Табу?

— У индейцев нет наших знаний, и они выдумывают злых духов, когда не в силах чего-либо объяснить. Скажем, какие-то их соплеменники уволокли одежду или постель умерших от оспы и с ними прикатили сюда. Тебе ведь известно, что такое случалось и индейцы быстро умирали. Другие могли найти их тела, без следов насилия, и решить, что тут поработали сверхъестественные силы. В конце-то концов, не так много