Урувиши натянул поводья. Он тщательно осмотрел каменную гряду справа от нас и поднял глаза к двум наивысшим ее точкам, двум высоким утесам. Потом поехал по гряде вверх, направляясь к узкому проходу между утесами. Тропы мы там не видели, но Урувиши вел нас уверенно и быстро.

Мы не пылили, потому что ехали по камням под прикрытием скал. Как только мы достигли высшей точки гряды, между утесами открылась узкая расселина, уходящая круто вниз. Урувиши, подобно тени, скользнул туда. Мы за ним, и через несколько минут мы уже выезжали в широкую долину, ту самую, которую мы намеревались пересечь. Урувиши привел нас сюда, повинуясь какому-то древнему воспоминанию, тому, что слышал когда-то у костра.

Мы не встретили никаких следов, кроме звериных. Получилось, что ущелье осталось в стороне, мы объехали его, сделав небольшой крюк.

Стейси натянул поводья.

— Этан, глянь-ка!

Мы все посмотрели туда, где, по нашим предположениям должен был быть выход из ущелья. Там, над горами и лесом, поднималась в небо тоненькая струйка дыма.

— Терпеть не могу эти ущелья, — сказал Этан.

Умение двигаться вперед, осознавая опасность, — мой главный дар. Не знаю, кому я им обязан, да и знать не хочу. Просто хорошо, что он есть. Редко кому удается жить настоящим, люди склонны заглядывать вперед или погружаться в прошлое, я и сам расположен к этому. Но, к счастью, одновременно я умею жить и настоящим моментом: ощущать, видеть, слышать и хранить бдительность.

Я прочел много книг, но, слава Богу, не отдал себя целиком умственным изысканиям. Большая часть жизни, причем далеко не самая плохая, покоится вне разума.

Мы ехали вперед, и меня, как и всех нас, беспокоил тот дымок позади. Он сигнализировал, что мы не избежали опасности, а также и то, что нас будут выслеживать и непременно найдут наши следы. Индейцам для этого не нужно много времени.

Но я чувствовал не одну только тревогу. Сердце мое билось в едином ритме с топотом копыт. Я вдыхал запах примятой полыни, сломанного кедра, ощущал вкус пыли на губах, впитывал солнечный свет и прохладу ветра, пахнувшего из темной глубины каньона.

Великолепный купол неба, далекое пурпурное мерцание гор, мощь лица старого Урувиши, гордая стать Коротышки Быка, ощущение ног в стременах и приклада ружья под рукой — все это вместе и каждое в отдельности, — было необыкновенно красивым.

Жить не значит просто существовать. Это не значит ожидать, когда наступит пора ужинать, лечь в постель, выпить в салуне. Жить — это значит делать все это, но еще и ощущать завораживающие мгновения между такими событиями. Жить — это значит чувствовать, а чувства порой сильнее, чем разум. По крайней мере, в какие-то моменты. Иногда лучше просто чувствовать, просто быть.

Мы миновали северные отроги Оул-Крикс и теперь ехали через плоскогорье в сторону террасы Вагонхаунд. Мы постепенно приближались к старинному храму, построенному в незапамятные времена. Думаю, каждый из нас представлял себе свой храм, они только назывались одинаково. Когда люди обозначают свою цель всего лишь точкой на географической карте, они далеки от истины — у каждого из них своя цель, хоть и стремятся они в одно и то же место.

Я ехал к переломному пункту своей жизни. Я не понимал, откуда ко мне пришло это, и все же твердо знал, что это так. Почему Лечебное колесо так притягивает меня? Атавистическая память? Может, в прежних жизнях я уже бывал на этом месте? Или мое собственное давнее воспоминание, спрятанное глубоко в моей плоти и крови, зовет меня туда?

Я обернулся. Дальний дым исчез, значит, шошоны уже в пути.

Я не сомневался, что меня выслеживает мой старый враг. Племя шошонов — великое племя, которое в большинстве своем мирно сосуществует с белыми людьми. Шошоны — прекрасные всадники, великие воины, замечательный народ. Просто беда, что я умудрился нажить себе среди них врага.

Перед закатом мы остановились у ручья среди тополей. Пока Этан доставал еду и готовил кофе, Стейси с пригорка наблюдал за окрестностями, а Коротышка Бык отправился на охоту. С луком, чтобы не шуметь.

Поев, я взял с собой кружку кофе и сменил Стейси на его посту. Потом мы собрались и проехали еще несколько миль, решив устроить там стоянку. Если индейцы заметили наш костер, они выйдут на него, но нас там уже не будет.

Ночью мне выпало дежурить последним. Судя по звездам, Этан разбудил меня около двух часов. Я отошел подальше от стоянки, чтобы ничто не мешало мне слушать. Ночь была звездная, только кое-где по небу медленно плыли прозрачные облака. Стояла тишина. Каждому месту, конечно, присущи свои звуки, но, если к ним привыкнуть, слух легко будет отличать каждый новый звук.

Высоко на тополе шуршала засохшей листвой сломанная ветка. Шепталась под легким ветерком полынь. Я всегда любил эти последние часы перед зарей, когда звезды кажутся удивительно яркими, ночь совершенно спокойна, и можно вдыхать запахи земли, в которую впиталась кровь древних битв, смешанная с опавшими листьями, гниющими корнями и песком, принесенным ветром. В ночи по этой земле бродят духи древних людей, давно погибших воинов.

Быстро проходили часы. Я слушал шуршание мертвых листьев, чувствовал слабый аромат полыни, видел, как на востоке свет разгоняет тьму и как на нашей стоянке разгорается костер — кто-то встал пораньше и развел его, чтобы вскипятить кофе. Мои глаза осматривали залитые светом утренние дали, но чужого дыма я так и не заметил.

Мы попили кофе, поели свежей оленины, которую добыл Коротышка Бык, а затем оседлали коней и отправились дальше.

— Там Черный Шатер, — показал Стейси на юго-восток, — а на севере от него — Испанская вершина, и там есть тропа, которая пересекает Биг-Хорн и ведет к Солдатскому ручью. Очень красивая дорога, и там много воды и дичи.

Сколько раз я слышал что-то похожее? Именно так белые люди узнавали Западные земли, так индейцы изучали те края, в которых они никогда не бывали. Эти сведения накапливаются, а когда нужно — всплывают в памяти и передаются другим. Карт было мало, путеводителей совсем не было, а нужная информация передавалась на словах в салунах, у костров или в болтовне о былых путешествиях.

Закрыв глаза, я слушал голоса прошлого. Пересохшим горлом кто-то произносит волшебные слова, протяжно выпевает магические имена далеких гор и каньонов: Тен-Слип, Санданс, Драй-Форк, Мититси. И они, эти слова, складываются в какое-то подобие музыки. Вагон-Бокс, Биг-Хорнс…

Музыка этой земли — особая музыка. Ее голоса — крики индейцев, шум сосен и тополей на ветру, журчание талой воды, трубный глас оленя или вой волка.

Мы отказались от легкого пути по Гранитному ущелью и поехали к началу Лошадиного, которое резко опускалось вниз на тысячу футов, если не больше. Проехав мимо, мы выбрались на плоскогорье, пересекли его и двинулись вдоль Тополиного ручья, на северо-запад. Впереди маячила Лысая гора. Постепенно мы приближались к Колесу, которое стояло на Лечебной горе, одном из отрогов Лысой.

Дни шли за днями, но на каждой стоянке мы следили за окрестностями. Шошоны, что шли по нашему следу, наверное, уже исстрадались по нашим скальпам. Хотя скальпы для них теперь — не самое важное. Как говорил Этан, некоторые индейцы вообще перестали их хранить.

Мы были на высоте около девяти тысяч футов. Тут было холодно и ясно. Мы делали частые остановки, чтобы лошади могли передохнуть, хотя они были привычны к суровым условиям. Здесь еще лежал снег, только к полудню он начинал подтаивать. Ледяной ветер заставлял нас втягивать головы в воротники.

Наш караван из пяти всадников и четырех вьючных лошадей растянулся вдоль гряды. Мы ехали по скалистому гребню, а внизу под нами начинались еловые леса.

Впереди шел Этан. Он остановился и подождал, когда мы подтянемся.

— Сегодня нам все равно не доехать. Может, спустимся вниз и устроимся на ночь в лесу?

До Лечебной горы оставалось миль пять-шесть, но погода все ухудшалась.

— Веди нас, Этан, — сказал я. — Давайте заляжем.

Через час мы уже устроились в укрытии из валунов и упавших стволов. Давным-давно здесь уже кто-то останавливался, прежние путешественники выстроили что-то вроде полукруга из камней и бревен. Полукруг