тамарин. Кажется, ничего страшного, безобидный настой ромашки. Шмыгнув Лире на плечо, он шепнул:
— Пей, не бойся.
Она села, взяла чашку обеими руками, поднесла к губам, осторожно дуя на горячее питье. Главное сейчас — не поднимать глаз. Притворяться надо мастерски, так, как ей еще ни разу в жизни не приходилось.
— Лирочка, дорогая, — журчала миссис Кольтер, ласково гладя девочку по голове. — Ну куда же ты пропала? Я уже боялась, что мы тебя никогда не найдем. Как же так получилось? Тебя что, кто-то выманил из квартиры на улицу, и ты заблудилась?
— Да, — прошептала Лира.
— Но кто же тебя выманил?
— Дяденька и тетенька.
— Какие дяденька и тетенька? Ты их видела на приеме?
— Кажется, видела. Они сказали, что вы просили меня что-то снизу принести, я спустилась по лестнице, а они меня — хвать! И в машину, и повезли куда-то. А когда машина остановилась, я выскочила и побежала, чтоб они меня не догнали. Только я ведь не знала, куда они меня завезли…
Лира снова почувствовала, что плачет, но на этот раз уже не так отчаянно. Можно даже попробовать сделать вид, что она плачет, вспоминая о своих злоключениях.
— И я все ходила, ходила, хотела назад дорогу найти, а тут меня мертвяки поймали. Посадили в свой фургон вместе с другими ребятами и повезли, а куда — сама не знаю. В какой-то дом большой…
С каждой секундой, с каждым сказанным словом Лира чувствовала, как к ней возвращаются силы. Сейчас она была занята пусть очень трудным, пусть весьма непредсказуемым, но зато хорошо ей знакомым делом — она врала и, сознавая собственную виртуозность, испытывала при этом то же чувство, какое доселе знала, лишь читая по веритометру: пусть все хитро и запутано, но ей подвластно. Главное, не сорваться и не брякнуть какую-то очевидную нелепицу. Где-то можно туману напустить, где-то, наоборот, живописную детальку добавить — словом, подойти к вранью творчески, а на это она мастерица.
— И сколько же они продержали тебя в этом здании? — встревоженно спросила миссис Кольтер.
Лира не спешила с ответом. Ее плаванье на лодке семейства Коста и пребывание на Мшистых Болотах длилось не одну неделю. Значит… Значит, надо рассказать, как мертвяки перевезли ее в Тролльзунд, как она сбежала от них, как поступила в услужение к Эйнарссону, владельцу питейного заведения (тут удивительно кстати пришлись колоритные детали, которые она успела подметить, когда была в городе), как делала там самую черную работу, как потом нанялась на ферму где-то в глубине материка, как стала там добычей охотников-самоедов, которые поймали ее и привезли в Больвангар.
— И они… они хотели разрезать меня…
— Ш-ш-ш, — шептала миссис Кольтер, — я все улажу, я все у них сама спрошу…
— Но почему? За что они нас так? Ведь я же ничего плохого не сделала! Все ребята знают, что с нами хотят сделать что-то страшное. Все очень боятся. Только на самом деле это ведь еще страшнее. Страшнее ничего и быть не может… Миссис Кольтер, но почему… почему они так… Зачем они это делают? Они что, звери?
— Успокойся, дорогая, успокойся. Теперь ты со мной, тебе ничто не грозит. Никто и никогда не сможет сделать тебе ничего дурного. Теперь ты нашлась, мы вместе, и эти люди не посмеют тебя и пальцем тронуть. Я не дам тебя в обиду…
— А как же другие? Как же все остальные ребята? Ведь их…
— Полно, солнышко, полно.
— Это все из-за Серебристой Пыли?
— Откуда ты знаешь? Тебе что, доктор сказал?
— Да все ребята знают. Об этом все говорят, только никто точно не знает, что там на самом деле… А со мной это уже почти сделали! Миссис Кольтер, вы должны, должны мне все объяснить! Вы не имеете права от меня скрывать!
— Лира, — негромко перебила девочку прелестная дама, — никто не собирается от тебя ничего скрывать. Это просто все такие сложные, взрослые вещи: и Серебристая Пыль, и научные исследования… Поверь мне, это не детского ума дело. А доктора… Ну разве доктор может сделать ребенку что-то плохое, а, солнышко? Ну зачем вам эта Пыль? От нее же одно зло. Но взрослые и их альмы заражены ею так глубоко, что им уже ничем не поможешь. Слишком поздно! А вот если сделать операцию ребенку — совсем маленькую, коротенькую, — то его еще можно спасти, и эта Пыль никогда к нему не пристанет. И он будет здоров и счастлив, всегда-всегда.
У Лиры перед глазами стоял маленький Тони Макариос. Она почувствовала, что ее сейчас вырвет, и резко наклонилась вперед. Миссис Кольтер вздрогнула и отпрянула назад.
— Что с тобой, деточка, может быть, тебе нужно в ванную? Отвести тебя?
Лира мучительно сглотнула и подняла голову, медленно утирая тыльной стороной ладони глаза.
— Зачем же вы с нами это делаете? — Она медленно подбирала слова. — Ведь вас никто не принуждает, вы же сами… Вы же запросто можете нас оставить в покое… Если бы лорд Азриел узнал, что вы делаете, он бы никому не позволил! Ведь эта Пыль, она есть и в нем, и в вас, и в магистре колледжа Вод Иорданских. Если она есть в каждом взрослом, значит, никакая она не вредная! И я всем про это расскажу, я молчать не буду! Если эта операция такая уж замечательная, что же вы не дали им ее закончить? Пусть бы разделили нас, раз это так хорошо, а? А вы бы радовались. Почему же вы им помешали?!
Миссис Кольтер с печальной мудрой улыбкой смотрела на взъерошенную Лиру.
— Дружочек, — она покачала головой, — иногда даже благо может причинить боль, пусть небольшую, но боль. И когда больно тебе, больно мне. Но ты зря испугалась. Это же совсем не означает, что у человека отбирают его альма. Нет-нет, они по-прежнему вместе. Да вот, пожалуйста, здесь на станции полно людей, которым сделали такие операции. Ты же видела здешних медсестер? Они что, плохо себя чувствуют? По-моему, они совершенно счастливы.
Лира внезапно поняла, чем объяснялось деловитое равнодушие сестры Клары и ее коллег, почему их альмы семенили себе, как лунатики, безразличные решительно ко всему.
Только бы не сказать ни слова в ответ! Лучше язык себе откусить.
— Пойми, деточка, никто и никогда не станет делать ребенку операцию, не опробовав ее многократно. И конечно же, никто и никогда даже в мыслях представить себе не сможет, что ребенка и альма нужно разлучить. Какой вздор! Ведь это даже не операция, а всего лишь маленький аккуратный разрез. Чик — и все. Спору нет, альм для ребенка — лучший и самый верный друг, лучший товарищ для игр и забав. Но ребенок взрослеет, и, рано или поздно, он достигает того возраста, который мы называем отрочеством. И ты, моя радость, скоро перестанешь быть маленькой девочкой. Тогда-то альм становится для человека источником различных мыслей и чувств, которые бередят разум и сердце. Они-то и притягивают Серебристую Пыль. Если сделать ребенку операцию, пока он не достиг отрочества, то его можно уберечь от всех этих неприятностей. А его альм, безусловно, останется с ним… как… как прелестная собачка или котенок. Ты же любишь котят, правда?
Лгунья, изворотливая, омерзительная лгунья! Во всех ее речах не было ни слова правды! И даже если бы Лира своими глазами не видела доказательств этой лжи — несчастного Тони Макариоса, осиротевших альмов в стеклянных ящиках, — то все равно самое естество девочки восстало бы против этой кощунственной идеи. Как же это можно представить себе, что кто-то берет твою душу, прекрасную живую душу, отсекает от тела и она превращается в жалкую, виляющую хвостом собачку? Или котенка? Задыхаясь от ярости, Лира прижала к себе Пантелеймона, который вдруг обернулся хорьком — самым страшным и злобным из всех своих обличий — и оскалил зубы.
Но оба они не проронили ни слова. Вцепившись альму в шерсть, Лира даже дала миссис Кольтер погладить себя по волосам.
— Допивай свою ромашку, моя милая, — ласково сказала прелестная дама, — и ложись. Давай-ка постелим тебе прямо здесь. Я думаю, тебе незачем возвращаться в палату к девочкам. Я так соскучилась по тебе, мое солнышко, моя помощница. Самая лучшая помощница на свете! Если бы ты только знала, как мы тебя искали! Мы весь Лондон вверх дном перевернули, а потом полиция обыскала каждый дом, каждый уголок во всей Англии. Ну где же ты была? Я так стосковалась по тебе. Боже мой, какое счастье, что ты снова со мной!
