— Ну конечно, — продолжал Вороний Ловчий, — мой глупышка братец просил тебя стать его женой, как раз когда твой отец пообещал тебя Кричащему Петухом. Расчет отменный, не правда ли?

— Ты просто спятил.

Глаза его расширились, словно бы от удивления.

— Как раз сейчас я тоже твой друг.

— Друг… — хмыкнула она.

— Я же пока что не поволок тебя обратно к твоему муженьку. — Он нагнулся и повернул копье, чтобы мясо обжарилось с другой стороны. Потом он взглянул на нее. В его иссиня-черных глазах мерцали малиновые отблески пламени. — Спросишь — почему?

— Буря слишком сильная.

— Я и в худшие бури находил дорогу. Ее грудь сжалась — как будто тело ее знало то, чему разум все еще отказывался верить. Движимая инстинктом, она забилась как можно дальше в угол.

— Ну, так почему же?

Он сел поудобнее, сложив ноги, и привалился к стене.

— Я хочу с тобой потолковать.

— О чем?

Он улыбнулся и покачал головой:

— Ну, у нас же никогда не было случая просто так побеседовать наедине…

Бурный порыв ветра ворвался в их убежище, струи снега били им в лицо и с шипением таяли в огне костра. Пляшущая Лиса закрылась руками. Вороний Ловчий зябко закутался в плащ, а потом опять легонько подул на пламя.

— Что ж, поведешь ты меня обратно? — спросила она, силясь говорить твердо и уверенно.

— Я еще не решил.

— А когда решишь?

— Ты так торопишься? — Он удивленно развел руками. Потом он снова взглянул на нее, и на сей раз взор его был как никогда серьезен. — Кстати, я всегда тебе удивлялся. Разве ты не помнишь, как твой отец отдал тебя Кричащему Петухом — в начале Долгой Тьмы?

— Как я могу забыть об этом?

Он огляделся. Струи снега все продолжали свою безумную пляску. Вокруг воцарилась черная ночь — Долгая Тьма опять взяла мир в свою безраздельную власть.

— А я бы смог позабыть.

Она подобрала ноги и поежилась. Ее мутило от голода, и запах горячего мяса путал ее мысли.

— Что ты…

— Помнишь, как я вернулся?

— На тебе была шкура Дедушки Белого Медведя. Того, что убил и съел Брошенную Кость. Он кивнул:

— Это было для тебя… Для твоего отца. Я… хотел попросить у него тебя в жены. — Она увидела, как задрожали его губы, но он совладал с собой и сжал их. — Если бы… ну, если бы ты согласилась стать моей.

Слова застряли у нее в горле. Неужто он это всерьез? Да они с ним за всю жизнь, хорошо, коли два-три добрых слова сказали друг другу!

— Но ты уже жида в чуме Кричащего Петухом. Что оставалось делать? — Он хмыкнул и отклонился назад. — Забавно все происходит! Особенно между мной и моим братом. Ты его любишь. Родители наши, Чайка и Меченый Коготь, любили его. А за что? Хм… Все, что он делает, — это ведь только одна половина. Понимаешь? И сам он — только половина мира.

— За это ты так его и ненавидишь? Вороний Ловчий кивнул.

— Да, — тихо сказал он. — Только мы еще поборемся! Все изменилось. Летящей-как-Чайка больше нет. А я убил Дедушку Белого Медведя. И скоро я стану первым в Народе!

— Ну ты и наглец!

— В самом деле стану. — Он взглянул на мясо и затем вновь посмотрел на нее. — И я хочу, чтобы ты была со мной.

Она прикусила язык. Сердце вздрогнуло у нее в груди. Он говорит искренне, ошибки быть не может. От него исходит явная Сила. Он понимает, что говорит.

— Но Кричащий Петухом… Он…

Вороний Ловчий неторопливо покачал головой:

— Мне он ничего не сделает. А что он сделал тебе, я знаю. Я слышал, как он приходит к тебе ночью. Слышал, как ты плачешь. Я никогда не сделаю тебе больно.

Она тяжело вздохнула, теряя самообладание. Дыхание пресеклось у нее в груди.

— Я… я не понимаю…

— Я хочу, чтобы ты стала моей, Пляшущая Лиса. Я убил для тебя Дедушку Белого Медведя. Кричащий Петухом — просто старый дурень. Он мне, правда, сейчас нужен. Но все равно он дурень. Я его умею держать в руках!

— Но его Вещая Сила…

— Ты что, на самом деле в нее веришь?

— Я…

— Подумай о том, что я говорю. Больше я ни о чем тебя не прошу. — Он улыбнулся, гордо вскинув голову. — Со мной ты будешь по-настоящему счастлива. Всегда вдоволь пищи… И у тебя будет голос в совете Народа. Лучшего тебе не даст никто.

— А если я откажусь? Он тяжело вздохнул:

— Рано или поздно ты будешь моей. Это будет тяжелее для нас обоих, но я не отступлю. Конечно, я должен отвести тебя назад к Кричащему Петухом, но…

— Я не пойду с тобой.

— Пойдешь, куда ты денешься?

— Нет. Я уйду отсюда, как только кончится буря. — Подумай… — Он сжал пальцы и нахмурился. — У тебя никого не осталось. После смерти отца у тебя не осталось никаких родичей, кроме нескольких дядюшек и двоюродных братцев в Роду Бизоньей Спины. Если я приведу тебя обратно к Кричащему Петухом, он тебя прогонит и проклянет таким проклятием, что никто не будет с тобой знаться из страха перед ним. Будешь бобылкой, отверженной, станешь побираться из-за объедков… Разве только кто-нибудь из Народа сжалится над тобой и кинет тебе кость!

— Может, и так.

— Ив довершение всего, — продолжал он, как бы не слыша ее, — мужчина сможет взять тебя как и где захочет. — Он холодно взглянул на нее. — Любой мужчина! В любое время!

— И все это по твоей милости? Он вздохнул всей грудью:

— Я могу сделать это. Может, и сделаю. — Он покачал головой. — Вот что забавно… Мне трудно объяснить это тебе, но чем больше я тебя люблю, тем для меня невыносимее представить тебя в постели Света.

— Ты так его ненавидишь?

— Да. — Он печально улыбнулся.

— И ты мог бы убить меня? Пусть я лучше умру, чем достанусь Бегущему-в-Свете?

— На самом-то деле я спасаю тебя от ужасной участи. — Вороний Ловчий посмотрел на мясо: оно уже оттаяло и шипело от прикосновения малиновых языков огня. — Если ты пойдешь со Светом, тебе придется так солоно, что ты будешь в ногах валяться у Кричащего Петухом, чтобы он взял тебя обратно к себе.

— Сомневаюсь.

— Я знаю, что ты не веришь мне. Сейчас не веришь. Но у меня тоже бывают кое-какие видения — так же, как у моего скудоумного братца. Я никому не говорил об этом. Все это очень смутно, неопределенно… — Он в странном молчании уставился на нее. — Но я вижу, как трудно тебе с ним придется. С его завиральными мыслями… Ведь он безумец, ты же знаешь. Совершенный безумец. Он безумен, как карибу, в чьем теле поселились личинки мух. Он точно так же во власти того, что поселилось в нем и ест его плоть.