безопасной пустой квартире на Кузнечной, за ним пришли гестаповцы или возле дома уже устроена засада и некому его предупредить.

Но приходило утро, она бежала домой, а его там уже не было. Как всегда спокойный, тщательно выбритый, элегантно одетый, он уже шагал на очередную встречу с одним из своих разведчиков, потом ехал куда-то на Подол инструктировать подпольщиков, а спустя немного времени его видели на конспиративной квартире, где он слушал передачу московского радио и редактировал листовки. Кому-то помогал деньгами, кому-то — оружием. С одними обсуждал, как лучше организовать диверсию в железнодорожном депо, с другими — как устроить своего парня в городскую комендатуру. А после этого под вечер с видом человека, решившего основательно развлечься, направлялся к театру и ожидал там с букетом цветов приму киевской оперы Раису Окипную. И никому не приходило в голову, что за те несколько минут, что они, весело смеясь, беседовали у входа в театр, Раиса сообщает ему важные сведения, почерпнутые из бесед с высшими гитлеровскими чиновниками.

И так день за днем.

И все это — в городе, где жизнь человека не стоила ничего, где убивали прямо на улице, без суда и следствия, только потому, что кому-то твоя внешность показалась подозрительной.

Каким же мужеством должен был обладать этот человек, чтобы так спокойно час за часом вести свою опасную работу! Как-то Максим попал в облаву, его потащили в полицейский участок. Несколько минут он висел на волоске, но по дороге удалось бежать. Две недели потом он жил на квартире у Евгении Бремер.

Они постоянно ходили над пропастью. Однажды и Мария Ильинична чуть не сорвалась в нее и не увлекла за собой Максима…

Только они установили в квартире на Кузнечной второй радиоприемник — первый работал плохо, как немцы учинили там обыск. Груздова была на улице, когда увидела, что дом оцепили солдаты.

Обыск уже шел на третьем этаже. Черный ход, к счастью, был только в том блоке, где находилась ее квартира. Открыв “черную” дверь, она сняла туфли и в одних чулках кинулась к дивану, где были спрятаны оба приемника. Вытащила их в подвал и засыпала опилками. Побежала опять наверх. Голоса, шум уже рядом — обыск идет в соседней квартире. Схватила в охапку пистолеты, документы и опять в одних чулках вниз по лестнице. Возвратилась — немцы уже ломятся в ее дверь. Что делать? Открыть? Вызовет подозрение. Она надела туфли и вышла во двор. Зубы у нее стучали, когда она поднималась по парадной лестнице в свою квартиру. Но она постаралась как можно спокойнее спросить:

— В чем дело?

— Прошу открыть дверь, — резко ответил офицер, руководивший обыском.

Дверь была на трех замках. И сейчас, когда опасаться уже было нечего, она неторопливо открыла их один за другим и провела в квартиру гестаповцев. Обыскали. Ничего не нашли.

Случай спас Марию Ильиничну от гибели, а группу — от провала.

Максим получил полное представление о всех укреплениях в районе Киева, о минных полях и заграждениях, о военных штабах и частях, о настроении и внутренней борьбе отдельных группировок среди гитлеровцев и их прихвостней. Он знал, где и какие находятся шпионские школы и кто ими руководит, на руках у него были фотографии агентов, засланных Миллером в наш тыл, а в тетради появлялись новые и новые имена. И тут его постигла беда: великолепно организовав дело, он не мог передать в Центр ни одного донесения: рация не работала. Правда, он продолжал время от времени поддерживать связь по рации Соболева, но и там случилась неприятность.

…Во второй половине октября 1941 года в Киеве, на улице Ленина, в доме № 32, открылся крупный комиссионный магазин. Реклама, которая широко публиковалась в газетах, извещала жителей, что “Киевский торговый дом О.С.Коваленко” всегда имеет в большом выборе золотые вещи, бриллианты, часы, антикварные изделия, букинистические книги, меха, ковры, картины…”

Торговые дела хозяина шли успешно. В городе, где грабеж населения был узаконен властями, его заведение процветало и в некотором роде было “биржей ценностей” Киева. Скоро начали циркулировать слухи, что Коваленко — вовсе не Коваленко, а барон Мантейфель, тщательно скрывавший до оккупации свое подлинное имя, что все его родственники проживали в Германии, были богатыми людьми, и он остался их единственным наследником.

Слухи оказались верными. Коваленко дал распоряжение своим двенадцати служащим называть его только бароном фон Мантейфелем. Новый “фон” жил очень богато, со вкусом одевался, носил бриллиантовые кольца. Он получил в центре города дорогую квартиру, обставил ее ценной мебелью, коврами, старинными картинами, фарфором и имел двух домашних работниц. В гостях у него часто бывали офицеры гестапо и жандармерии, видные украинские националисты. Нередко навещала его и прима киевской оперы Раиса Окипная, к которой он явно благоволил. Если она заходила в магазин, он подчеркнуто приветливо принимал ее в кабинете, угощал вином, сам отбирал для нее чулки, перчатки или какие-либо безделушки.

Время от времени Коваленко открывал у себя новые отделы — то картины знаменитых художников, то старинных икон, начал поторговывать и редкими рукописями. Так что ничего удивительного не было в том, что однажды к нему явилась некая женщина и, представившись, как наследница старинного дворянского рода Шангирей, близкого к Лермонтовым, предложила ему несколько десятков подлинных писем поэта.

Удивительным было другое — то, что ответил ей хозяин магазина.

— Это большое богатство, — бережно поглаживая письма холеными пальцами, сказал барон, — настолько большое, что я бы не советовал вам продавать их сейчас. Повремените немного, милая. Валюта стабилизируется, тогда я дам вам за эти рукописи то, чего они стоят…

Ответ более чем странный для комиссионера, не брезгавшего ничем в погоне за прибылью. И узнай об этом гестаповцы, они бы внимательнее следили за тем, кто носил имя Коваленко. Но мягкие интеллигентные манеры барона, его происхождение, заверенное печатью с орлом и свастикой, поначалу ни у кого не вызывали подозрений. Что касается Максима и Марии Ильиничны, то для них барон фон Мантейфель был просто Алексеем — человеком, активно помогавшим нашей разведке. Мария Ильинична частенько бывала у него в магазине. Обычно хозяин, увидев ее в зале, радушно сияя улыбкой, проводил ее к себе в кабинет.

— Зачем сегодня пришла?

— Срочно нужна копирка.

Алексей лезет в стол за копиркой. В это время в кабинет входит немецкий офицер. Барон мягко улыбается, поднимаясь ему навстречу. Он бегло говорит по-немецки, расспрашивает о чем-то офицера, что-то советует. Оказывается, немец решил заказать себе кольцо с бриллиантом. И, проводив клиента с той же мягкой радушной улыбкой, говорит Марии Ильиничне:

— Одна сторона дела выполнена. Теперь приступим к другой… — И достает из стола пачку копирки.

Алексей был такой же “крышей”, как и Мария Ильинична, только более эффектной, и прикрывал он не Кудрю, а Митю Соболева, и не только прикрывал, но и обеспечивал его деньгами, оружием, связью и зачастую документами. Однако весной 1942 года неожиданно для всех барон был арестован гестапо. Арестовали его якобы за незаконную продажу золота. Правда, спустя десять дней он был освобожден. Но у Максима было такое правило: если человек побывал в гестапо, дел с ним больше не иметь. И это было верно, потому что за “бароном”, как оказалось потом, вели непрерывное наблюдение пять агентов гестапо и абвера. Вдобавок выяснилось, что радист “барона” также вызывался в гестапо. Пользоваться его рацией Кудре было нельзя.

Последняя ниточка, связывавшая его с Центром, порвалась.

И Максим решил идти в Москву. В попутчики он выбрал себе боевика Жоржа Дудкина — бывшего работника Киевского уголовного розыска, парня атлетического телосложения и отчаянной храбрости. Руководство группой на время отсутствия он передал своему помощнику Мите Соболеву — старому чекисту, работавшему в органах еще с 1918 года.

Он был готов ко всему и придумал хороший предлог на тот случай, если по дороге его схватят гестаповцы: Иван Кондратюк, сын священника из Мерефы, расстрелянного Советской властью, идет в Харьков, чтобы восстановить свои права на наследство. На базаре он накупил всякой мелочи — камешков