шли медленно, изредка перебрасываясь осторожными фразами.

— Вы сами из Одессы? — спросила Галина.

— Нет. Из Херсона. А вы давно у нас?

— Год с лишним…

Это было все, что они могли сказать друг другу, не нарушая неписаной этики разведчиков.

Набегавшаяся за день после бессонной ночи в тряском фургоне Галина выглядела очень утомленной. В опущенной руке вяло покачивались мятая поддевочка и узелок в черной тряпице. И такой маленькой, хрупкой показалась она Алексею, что он даже поежился от непривычного колющего чувства, словно в чем- то был виноват перед ней.

Повинуясь внезапному желанию сказать девушке что-то сокровенное, свое, не имеющее отношения к службе, он проговорил:

— Я вот раньше хотел идти по судостроительной части. Отец был корабельщиком и дед… У нас это семейное. Собирался поступить на инженерный в Киеве.

— А я — на Бестужевские курсы! — живо откликнулась Галина. Ее, казалось, совсем не удивил неожиданный ход его мыслей. — Хотела ехать в Петроград. У меня там тетя по маминой линии.

— А теперь не хотите?

— И теперь хочу. Да что толку. Хоти не хоти…

— Почему? — сказал Алексей. — Сейчас отпускают на учебу. У нас уже трое уехали.

— Нет, — сказала Галина. — Нет, сейчас нельзя… — И, помолчав, добавила, собирая морщинки на чистом, розовом от загара лбу: — Рано еще!

И снова Алексей испытал удивившее его новизной радостное волнение оттого, что ему понятны ее мысли.

Солнце пекло им спины, и впереди двигались тени: длинная широкая — Алексея и рядом, чуть не вдвое короче, тень Галины. Тени ломались на неровностях дороги, растягивались, причудливо меняли очертания, а то и вовсе исчезали в траве у заборов.

Одинокая хромая старуха, у которой Галина снимала комнату, разрешила Алексею переночевать в старой баньке, стоявшей позади ее дома. Здесь пахло дымком, вениками, полынью. Алексей, не раздеваясь (только сапоги скинул), завалился на полок и проспал до восьми часов утра.

Он не слышал, как на рассвете Галина возле самой баньки разговаривала с приезжавшим Сарычевым, и проснулся лишь тогда, когда девушка потормошила его за плечо.

Сарычев привез неутешительные известия. Парканские заговорщики получили из-за Днестра часть ожидаемого оружия. Теперь у них было под ружьем более двухсот человек. “Бригада” готова к выступлению, ждет только команды из Румынии.

— Недригайло надо предупредить, — сказала Галина, — чтобы его не захватили врасплох. Вы сходите к нему…

Пока Алексей бегал умываться на реку, она домовито распорядилась с завтраком, добыла где-то крынку козьего молока и вареной пшенки. Они поели вместе, и Алексей отправился в УЧК.

Председатель Тираспольской уездной чрезвычайной комиссии был красивый черноусый мужчина лет тридцати пяти, в прошлом матрос. Когда Алексей изложил ему суть дела, он сказал:

— Насчет Нечипоренки имею указания из Одессы. Как вернетесь из Бычков, зайди ко мне. Должен же я знать, что у меня творится!

Алексей обещал все сообщить через Галину.

— Ну и добро. Поклон ей передай. Пойдем, оформлю вам пропуска для проезда, а то пограничники задержат…

Пропуска очень пригодились. Вблизи Тирасполя их трижды, останавливали пограничные разъезды.

Возница им попался бойкий, разговорчивый. Алексея и Галину он принимал за сотрудников земотдела, ехавших по служебным делам. Дружески расположившись к Алексею, который охотно поддерживал с ним разговор, мужик предложил довезти их до самых Бычков. Алексей ответил, что они не прочь немного размять ноги.

— А вот обратно нас не отвезешь? — спросил он.

— Колы?

— Да завтра утром.

Мужик сказал, что из их деревни каждый день кто-нибудь ездит в Тирасполь к поездам. Велел прийти на рассвете в деревню Голый Яр, что в трех верстах от Бычков, и спросить Аникея Сивчука.

— Це я и е, — пояснил он.

В шестом часу вечера они подошли к Бычкам. Большое село просторно раскинулось на днестровском берегу, утопая в густой зелени, сквозь которую просвечивали белые стены мазанок. Посреди села стояла каменная церковь с темным, захлестанным степным ветром куполом. Вдоль околицы земля была исполосована огородами, на которых виднелось несколько согнутых женских фигур.

Реку напротив села сузила желтая песчаная отмель. Выше отмели лежал вытащенный на берег паром — рассохшийся, черный, с ободранным настилом. Видимо, он лежал здесь давно, с тех пор, как Днестр стал пограничной полосой. Жилище паромщика следовало искать где-нибудь поблизости от него.

Галина указала пальцем на одну из крайних мазанок, придавленную высокой крышей, издали похожей на стог прелой загнившей соломы. Около мазанки валялись старые бакены и торчал маячный столб с разбитым фонарем наверху.

— Как условимся? — спросила Галина.

Алексей осмотрел берег.

— Видите обрывчик левее парома, где кусты? Я буду там. Если что случится… Оружие-то у вас есть?

— Нету, конечно.

— Вот те на! Как же вы?.. — встревожился Алексей.

— Ничего, — сказала Галина, — не впервой.

— Погодите! — Он вытащил из кармана браунинг. — Возьмите на всякий случай.

— Не надо, говорю вам!

— Возьмите!..

Девушка махнула рукой и, не слушая, пошла к селу.

Стоя в придорожных кустах, Алексей видел, как она свернула с дороги и, легко ступая, прямиком направилась к мазанке около маячного столба. Подойдя, стукнула в окно. Появился широкоплечий мужик в расстегнутом жилете поверх заправленной в серые порты рубахи. Галина что-то сказала ему, и мужик увел ее в хату. По-видимому, это и был паромщик Мартын Солухо.

Не выходя на берег, чтобы не заметили с той стороны реки, Алексей густым ивняком прошел до обрывчика. Отсюда были хорошо видны мазанка паромщика, село и хутор за рекой, где на взгорье уныло торчали воздетые в небо крылья ветряка.

Потянулись тягучие часы ожидания. В село пригнали коров. Заскрипели, кланяясь до земли, колодезные журавли, мимо села проехали пограничники — пять человек на разномастных лошадях — и скрылись вдали, где река делала поворот.

Дождавшись полной темноты, Алексей перебрался ближе к мазанке и спрятался в кустах возле парома…

Было уже за полночь, когда паромщик наконец вышел из хаты. Повозившись в амбаре, он тяжело протопал в трех шагах от Алексея, неся что-то на плече. Вскоре Алексей услышал шорох камыша: Солухо выводил припрятанную в нем лодку.

Было новолуние. Темнота смыкалась у самых глаз, но в полном ночном безветрии даже осторожные звуки, производимые Солухо, были отчетливо слышны. Вот стукнули уключины, плеснула под веслами вода, и тихий этот плеск начал медленно отдаляться и постепенно замер.

В течение полутора часов за рекой не блеснуло ни единого огонька. Алексей устал от ожидания, когда плеск раздался снова. Было непонятно, как ориентируется Солухо в такой непроницаемой темноте, но пристала лодка как раз напротив парома.