Опять долгая пауза. Боль, маячившая рядом, уже переставала его бояться. Она была словно стая шакалов, которые кружили рядом, принюхивались, подкрадывались все ближе, и он знал, что они не отстанут, пока не растерзают его и не обглодают косточки.

— Остался только один, — кое-как выговорила Эстер. — Он возвращается к дирижаблю.

И Ли увидел его точно сквозь туман: один солдат Императорской гвардии уползал с поля боя, на котором потерпела поражение его рота.

— Не могу стрелять человеку в спину, — сказал Ли.

— Но не умирать же с одной неистраченной пулей…

И он прицелился, чтобы послать свою последнюю пулю в сам дирижабль, который по-прежнему ревел, пытаясь взлететь на одном двигателе; и эта пуля, наверное, была раскалена докрасна, а может, из лесу принесло порывом ветра горящую головешку, но так или иначе газ вдруг вспыхнул гигантским оранжевым клубом, оболочка и металлический каркас чуть приподнялись над землей и потом опустились — очень мягко, медленно, однако полные огненной смерти.

И человека, уползавшего прочь, и шестерых или семерых его товарищей — тех последних уцелевших гвардейцев, что не отваживались приблизиться к единственному защитнику рокового ущелья, — поглотило свирепое пламя.

Ли увидел этот огненный шар и услыхал сквозь рев, который стоял у него в ушах, слова Эстер:

— Больше никого не осталось, Ли…

Он сказал или подумал: «Эти бедняги могли бы жить дальше, как и мы».

— Мы справились, — сказала она. — Мы выстояли. Мы помогли Лире.

Потом она тесно, как могла, прижалась своим маленьким, гордым, искалеченным тельцем к его лицу, а потом они умерли.

«Вперед, — говорил алетиометр, — дальше выше».

И они все шли и шли в гору. Ведьмы летели над ними, высматривая сверху маршрут поудобнее, потому что пологие холмы вскоре сменились более крутыми и каменистыми, а когда солнце поднялось совсем высоко, путешественники очутились в путанице сухих овражин, скал и заваленных камнями расселин, где не росло ни единого зеленого листочка, а тишину нарушало лишь стрекотание насекомых.

Они двигались вперед, останавливаясь только затем, чтобы глотнуть воды из кожаных фляг, и почти не разговаривая. Пантелеймон летел у Лиры над головой, пока ему это не наскучило, а потом обернулся горным барашком и, гордый своими рогами, уверенно поскакал по камням рядом с Лирой, которая с трудом пробиралась среди завалов. Уилл шагал мрачно, щурясь на солнце, не обращая внимания на все усиливающуюся боль в руке, пока не достиг состояния, в котором движение было лучше покоя: теперь ему легче было упорно брести вперед, чем отдыхать на привале. Ему казалось, что ведьмы, не сумевшие остановить его кровотечение с помощью заговора, теперь посматривают на него с опаской, точно на нем лежит проклятие, против которого бессильно даже их колдовство.

По дороге им встретилось маленькое озерцо — ярко-синее пятно среди красных скал, едва ли больше тридцати метров в поперечнике. Они остановились на его берегу, чтобы попить, заново наполнить фляги и омыть ноющие от ходьбы ноги в ледяной воде. Через несколько минут они тронулись дальше, и вскоре, когда солнце добралось до зенита и палило сильнее всего, к ним спустилась Серафина Пеккала. Она была встревожена.

— Я должна ненадолго вас покинуть, — сказала она. — Меня зовет Ли Скорсби. Не знаю зачем. Но он не стал бы этого делать, если бы не нуждался в моей помощи. Идите дальше, я вас отыщу…

— Мистер Скорсби? — сказала Лира взволнованно и нетерпеливо. — Но где…

Однако Серафина уже улетела: она исчезла из виду прежде, чем Лира успела закончить вопрос. Девочка автоматически потянулась к алетиометру. Она хотела спросить у него, что случилось с Ли Скорсби, но тут же передумала, вспомнив свое обещание помогать Уиллу и ни во что больше не вмешиваться.

Она посмотрела на него. Он сидел напротив, держа на колене руку, из которой по-прежнему медленно сочилась кровь; его лицо было опалено солнцем, но под ожогами пряталась бледность.

— Уилл, — сказала она, — ты знаешь, почему тебе необходимо найти отца?

— Я всегда это знал. Мать говорила, что я должен унаследовать его мантию. А больше я ничего не знаю.

— Но что это значит — унаследовать мантию? Что такое мантия?

— Наверное, его дело. Я буду продолжать то, что делает он. По-моему, в этом не меньше смысла, чем во всем остальном.

Правой рукой он вытер с глаз пот. Он не мог сказать, что тоскует по отцу, как заблудившийся ребенок по родному дому. Это сравнение не пришло бы ему в голову, потому что дом был местом, которое он старался оградить от бед ради своей матери, а не местом, которое другие старались оградить от бед ради него; но с того субботнего утра в супермаркете, когда они сначала прятались от врагов понарошку, а потом эта игра вдруг стала ужасной реальностью, прошло уже пять лет — такой долгий срок в его жизни, — и ему отчаянно хотелось услышать слова: «Прекрасно, прекрасно, мой мальчик; никто на свете не справился бы с этим лучше; я горжусь тобой. А теперь отдохни…»

Уиллу хотелось этого так сильно, что он даже не отдавал себе в этом отчета. Это желание было просто частью всего, что он испытывал, — вот почему он не мог выразить его словами, хотя Лира видела это в его глазах, и такая проницательность была внове для нее самой. Странная вещь, но то, что касалось Уилла, она схватывала гораздо лучше всего остального: она точно видела его намного отчетливее, чем кого бы то ни было еще. Все, что происходило с ним, было для нее ясным, близким и понятным.

И она бы, наверное, сказала ему об этом, но тут сверху спустилась ведьма.

— Позади нас кто-то есть, — сказала она. — Они еще далеко, но идут быстро. Слетать туда и посмотреть?

— Да, пожалуйста, — ответила Лира, — но летите пониже, прячьтесь и следите, чтобы они вас не заметили.

Уилл и Лира с трудом поднялись на ноги и двинулись дальше.

— Я замерзала много раз в жизни, — сказала Лира, чтобы прогнать мысли о преследователях, — но так жарко мне еще никогда не было. А в вашем мире тоже так жарко?

— Не там, где я живу. Во всяком случае, обычно. Правда, сейчас климат меняется. Летом теперь жарче, чем раньше. Говорят, люди испортили атмосферу разными химикатами и погода выходит из-под контроля.

— Это уж точно, — сказала Лира. — По-моему, здесь она вышла из-под контроля окончательно.

Ему было так жарко и так хотелось пить, что он не стал отвечать ей, и они пошли дальше, задыхаясь в раскаленном воздухе. Пантелеймон превратился в сверчка и сидел у Лиры на плече: он слишком устал, чтобы прыгать и летать. Время от времени ведьмы замечали где-нибудь высоко в скалах родник, до которого нельзя было добраться пешком, и наполняли там взятые у детей фляги. Если бы не это, они вскоре умерли бы от жажды, потому что воды на их пути не было: все ручьи, едва пробившись на свет из горных источников, тут же снова терялись в скалах.

Так они шли, и день мало-помалу катился к вечеру.