прошли достаточно.

Спустившись по склону — при этом они не раз поскользнулись и с трудом одолели густые заросли карликового рододендрона, над густыми блестящими листьями и алыми соцветиями которого гудели многочисленные пчелы, — дети выбрались на дикий луг у горного ручья, куда уже не попадали лучи вечернего солнца. Трава здесь была по колено, и в ней обильно цвели лапчатка, горечавка, васильки.

Уилл жадно напился из ручья и лег. Он не мог больше бодрствовать, но не мог и спать; в голове у него шумело, все вокруг было словно подернуто какой-то мутной пеленой, а руку саднило по-прежнему. Хуже того — она снова была вся в крови.

Серафина осмотрела его рану, положила на нее свежий компресс из листьев и замотала еще туже, чем раньше, но в этот раз он увидел на ее лице тревогу. Он не стал ни о чем спрашивать — какой в этом смысл? Ему было ясно, что заговор не подействовал, и она, очевидно, тоже это понимала.

Когда сгустились сумерки, рядом раздались шаги Лиры: она легла поблизости от него, и вскоре он услышал тихое мурлыканье. Ее деймон в облике кошки дремал, сложив лапы, всего в каком-нибудь полуметре от Уилла, и мальчик прошептал:

— Пантелеймон!

Глаза деймона открылись. Лира лежала не шевелясь. Пантелеймон шепнул:

— Что?

— Пан, я умру?

— Ведьмы не дадут тебе умереть. И Лира тоже.

— Но заговор не сработал. Я опять теряю кровь. Вряд ли ее у меня так уж много. Она опять течет из раны и не хочет останавливаться. Мне страшно…

— Лира этого не замечает.

— Разве?

— Она считает, что ты самый храбрый боец, какого она только встречала, такой же храбрый, как Йорек Бирнисон.

— Тогда, наверное, я попробую и дальше не подавать виду, что боюсь, — сказал Уилл. Он помолчал минуту-другую, а потом добавил: — По-моему, Лира храбрее меня. По-моему, у меня еще никогда не было такого хорошего друга.

— Она думает про тебя то же самое, — прошептал деймон.

Вскоре Уилл закрыл глаза.

Лира лежала в темноте без движения, но глаза ее были широко открыты, а сердце громко стучало в груди.

Когда Уилл очнулся в следующий раз, мрак вокруг был полным, а руку его дергало еще сильнее прежнего. Он осторожно приподнялся и увидел неподалеку Лиру, которая поджаривала на костре кусок хлеба, проткнув его палочкой. Тут же, на вертеле, жарились несколько птиц; когда Уилл подошел к костру, чтобы сесть рядом, на траву опустилась Серафина Пеккала.

— Уилл, — сказала она, — прежде чем ужинать, съешь эти листья.

Она дала ему горсть мягких, горьковатых на вкус листьев, слегка напоминающих шалфей; он молча принялся жевать их, а потом с усилием проглотил. Они были вяжущими, но, съев их, он почувствовал себя бодрее, и ему стало не так зябко, как раньше.

Они поужинали жареной дичью, сдобрив ее лимонным соком; потом другая ведьма принесла им немного черники, которую нашла под осыпью, а затем и все остальные их спутницы собрались у костра. Они тихо разговаривали; несколько ведьм только что летали на разведку, и одна из них видела над морем воздушный шар. Услышав об этом, Лира мгновенно выпрямилась.

— Шар мистера Скорсби? — спросила она.

— В нем были двое, но на таком расстоянии мне не удалось разглядеть, кто именно. А еще дальше собирался шторм.

Лира захлопала в ладоши.

— Если это мистер Скорсби, — воскликнула она, — то мы сможем полететь с ним, Уилл! Ах, если бы это и правда оказался он! Ведь я даже не попрощалась с ним, а он был так добр… Надеюсь, что мы с ним еще увидимся, — очень надеюсь…

Ведьма Юта Камайнен — ее деймон-малиновка с красной грудкой и яркими глазками сидел у нее на плече — внимательно слушала, так как имя Ли Скорсби напомнило ей о том, куда отправился аэронавт после совещания на озере Инара. Она была той самой ведьмой, которая любила Станислауса Груммана и чью любовь он отверг, — ведьмой, которую Серафина Пеккала взяла с собой в этот мир, чтобы она не убила его в своем.

Возможно, Серафина заметила бы это, но ее внимание было отвлечено другим: она подняла руку и насторожилась, и ее примеру последовали все остальные ведьмы. Уилл и Лира услышали далеко на севере слабый крик какой-то ночной птицы. Но это была не птица — ведьмы сразу распознали голос деймона. Серафина Пеккала встала на ноги и устремила в небо пристальный взгляд.

— По-моему, это Рута Скади, — сказала она.

Все сидели молча, склонив голову, и вслушивались в необъятную ночную тишь.

Затем раздался второй крик, теперь уже ближе, а потом третий; и тогда все ведьмы схватили свои ветки и прыгнули в воздух. Вернее, все, кроме двух, которые стояли рядом, вложив стрелы в луки, охраняя Уилла и Лиру.

Где-то наверху, в темноте, шла битва. Казалось, лишь с опозданием в несколько секунд до них доносятся шум полета, свист стрел, крики боли и гнева, отрывистые команды.

И тут вдруг — так внезапно, что они не успели отпрыгнуть в сторону, — рядом с ними шмякнулось оземь кожистое тело, кое-где покрытое свалявшейся шерстью. Лира сразу признала в этом существе скального мару или кого-то, очень на него похожего.

Из его бока торчала стрела; вдобавок он покалечился при падении, но все равно сумел приподняться и, злобно оскалясь, кинулся на Лиру. Ведьмы не могли стрелять, потому что рисковали попасть в девочку, но Уилл подоспел вовремя и резко взмахнул ножом наотмашь — голова чудища отлетела и покатилась по земле. Воздух вышел из его легких с булькающим свистом, и оно упало замертво.

Тогда они снова подняли головы, потому что участники битвы спустились ниже, и в свете костра мелькали белые руки и ноги в вихре черного шелка, зеленые сосновые ветки, серо-коричневая, покрытая струпьями кожа. Как ведьмам удавалось сохранять равновесие при этих стремительных поворотах, резких остановках и бросках вперед, не говоря уж о том, чтобы целиться и попадать в цель, — это было выше понимания Уилла.

Еще один скальный мара, а потом еще один упали в ручей и на скалы неподалеку и больше не шевелились; и вскоре все остальные с пронзительными воплями и щебетом обратились в бегство и исчезли в темноте в северном направлении.

Несколько секунд спустя к костру спустились Серафина Пеккала с товарками и еще одна ведьма — редкой красоты, черноволосая, с яростно горящим взором и щеками, пылающими от гнева и возбуждения.

Новая ведьма увидела обезглавленного мару и сплюнула.

— Не из нашего мира, — сказала она, — и не из этого. Мерзкие твари. Их целые тысячи, и они плодятся как мухи… А это кто? Неужели Лира? И кто этот мальчик?

Лира ответила ей твердым взглядом, хотя ее сердце забилось быстрее, потому что Рута Скади жила в таком постоянном напряжении душевных сил, что это вызывало нервный трепет в каждом, кто оказывался поблизости.

Затем ведьма повернулась к Уиллу, и он ощутил такой же прилив легкого волнения, но, как и Лира, ничем себя не выдал. Он все еще держал нож; она поняла, что убитый мара — его рук дело, и улыбнулась. Он воткнул нож в землю, чтобы очистить его от крови мерзкого создания, а затем сполоснул в ручье.

Тем временем Рута Скади говорила:

— Серафина Пеккала, я узнаю столько нового: все прежнее меняется, или умирает, или теряет смысл. Я голодна…

Она ела как зверь, жадно разрывая зубами остатки жареной птицы, набивая рот горстями хлеба и запивая все это большими глотками воды из ручья. Пока она насыщалась, другие ведьмы оттащили прочь