- То есть?
- Ну, я хочу сказать: сохранили ли вы умение писать, несмотря на амнезию?
- Полагаю, что сохранил, поскольку я не забыл речь.
- Тогда садитесь на мое место, - говорю я, вставая. - Вот вам блокнот, вот ручка.
Улисс усаживается за стол.
- Что писать? - спрашивает он, хватаясь за ручку и глядя на меня, как прилежный ученик.
- Все равно что. Или нет, пожалуй. Пишите: 'Любовь моя'. Сравним с письмом.
Судорожно слов пальцами ручку, он начинает писать и медленно бормочет:
- Любовь… моя…
Я забираю у него листок и сравниваю оба почерка.
Они не имеют ничего общего, и Улиссу, который смотрит со своего места, вытягивая шею, словно жираф, прекрасно это видно.
- Ладно! Значит, меня зовут не Поль, - со злостью произносит он. - И я никогда не писал этого письма!
Я немедленно возражаю:
- Напротив, напротив, вы очень даже могли его написать!
Он смотрит на меня, ничего не понимая. Разница в почерках не так уж важна, объясняю я ему. Его почерк мог измениться вследствие несчастного случая, который с ним произошел.
- Взгляните-ка на то, что вы написали сейчас. Не скажешь, что это нормальный почерк. Будто ребенок писал… Покажите-ка руки!
Он вытягивает перед собой свои красивые руки, словно впервые их видит.
- У вас очень тонкие пальцы, - говорю я. - Это не руки человека, занимающегося физическим трудом, нет! Раньше у вас наверняка был другой почерк.
- Но в таком случае, - замечает он, - если я автор письма, как же оно очутилось у меня? В моем чемодане? Оно должно было остаться у адресата?
Замечание по существу. Я в раздумье почесываю подбородок.
- Разумеется. Но, надо полагать, вы получили его назад. Согласитесь, тут нет ничего невозможного. Вы могли повидаться с этой женщиной и забрать у нее свое письмо.
Он снова погружается в задумчивость.
- С этой светловолосой женщиной, да? Но послушайте, ведь у меня обручальное кольцо. Значит, это, возможно, моя жена?
Он смотрит на меня застывшим взглядом. Кажется, эта мысль пришлась ему по душе.
- Или любовница… - говорю я и добавляю, снова вернувшись к письму: - Любопытно, оно написано в Лондоне, 3 марта.
- То есть, за несколько дней до самоубийства неизвестной женщины в Ньюхавене.
- По-моему, тут вовсю кипят страсти! - говорю я, бегло просматривая письмо.
- Тогда это, скорее, моя любовница…
Такое замечание из уст Улисса кажется мне чересчур тонким.
- Вот, послушайте… 'Любовь моя, я не в силах дольше ждать. Ты придешь, и наши плечи соприкоснутся, наши руки, наши губы…'
Вижу, как у Улисса судорожно сжимаются кулаки.
- Разве можно любить до такой степени и не помнить об этом? - глухо произносит он.
Я продолжаю читать:
- 'Я снял для нас комнату в маленькой, старинной, прелестной гостинице. Из ее окон видна Темза. Мне кажется, прошли месяцы с тех пор, как я покинул Париж…'
- Значит, я все-таки жил в Париже, - отмечает Улисс. - О чем говорит и костюм.
- Я со всей силой ощущаю, что в моей жизни наступил перелом. Меня не покидает чувство уверенности. Уверенности прежде всего в том, что с этих пор ничто не сможет нас разлучить. Милая, мы не должны никогда больше говорить друг другу 'прощай'. Каждый раз ты словно умираешь для меня, и я поистине предпочитаю твою смерть, чем знать, что ты в объятиях другого…'
- Другого, - вздрогнув, повторяет Улисс.
- 'Я люблю тебя, мая страсть, моя плоть, моя нежность…' Подписано - Поль.
В комнате становится тихо, как в церкви. От этих страстных слов нас будто пронизало током.
- Что все это значит? - громко вопрошает вдруг Улисс. - Кто этот 'другой'? Неужели эти безумные слова писал я?
- Если верить письму, вы в самом деле были очень влюблены.
- И она умерла, эта женщина, которую я любил?
- По правде говоря, я и сам не могу в это поверить.
- Она, значит, покончила с собой? Бросилась вниз со скалы? Но почему? Ведь я обещал сделать ее счастливой!
- Возможно, тот, другой…
- Другой? - кричит Улисс. - Муж?
Я воздел руки к небу.
- Муж! Муж ли? Нам ничего неизвестно. Мы вынуждены ограничиться гипотезами.
Неожиданно я воодушевляюсь и с убежденностью, изумляющей меня самого, говорю:
- В самом деле, странно, это напоминает мне мои романы! Вначале я иду наощупь, выбирая из нескольких возможных направлений. И потом вдруг все разрешается само собой… И с вами будет так же. Вот увидите!
Улисс качает головой.
- Будет ли? Уж и не знаю…
- Да, да, надо искать! Надо проявить упорство! Знаете, у меня есть опыт.
- Знаю, это ваша профессия, - с горечью замечает Улисс. - Можно подумать, вас это расследование забавляет.
- Не забавляет. Оно захватило меня целиком!
И тут в наших отношениях происходит поворот. На мой радостный возглас Улисс реагирует резко отрицательно. Впервые он восстает и оказывает сопротивление.
- Ну, а меня, - визжит он, - меня эта игра изматывает. Потому что, в конечном счете, игрушка - это я! Ваша игрушка!
Может, он понял? Нет, не думаю. Это звериный инстинкт каким-то образом наводит его на след. Исключено, чтоб он мог догадаться, что руководит мною в действительности.
- Кукла - вот что я такое! - продолжает он в ярости. - Петрушка, на которого примеряют пиджаки, костюмы! И заставляют играть роли! Толкают влево, вправо и смотрят, что из этого получится! А потом вы наконец решитесь! Выберете то, что покажется вам наилучшим для романа.
- Я? Я абсолютно ничего не решаю, - говорю я сухо. - Решает чемодан!
- Чемодан? - стонет он. - Мне почему-то хочется его закрыть, этот чемодан! Он заставляет меня думать о кровавом сундуке: открываешь его, а там внутри - мертвая женщина.
Я покачиваю головой с видом старого мудреца.
- Знаете ли, в прошлом каждого человека есть покойники и покойницы.
Вдруг он начинает кружиться по комнате, размахивая руками.
- Да, вот только эта… эта покойница, не знаю почему, внушает мне страх.
Он смотрит по очереди на все двери, которые есть в комнате, словно попал в ловушку. Я пугаюсь: он в таком состоянии, что может ускользнуть от меня. Но нет, он устремляется прямо к той яме, которая и была для него вырыта.
- Знаете, что Петрушка сделает теперь? - скрипуче произносит он. - Примерит брюки!
Я готов его расцеловать! Бедняга, он мнит себя хитрецом! Взяв брюки от костюма, которые я перекинул через спинку кресла, он бросает мне с плутоватым видом:
- Потому что, в конце концов, этот чемодан… Пиджак, ладно, он мне подходит. Но с пиджаками всегда проще. А вот брюки, особенно, сшитые по мерке… Быть может, выясниться, что брюки вовсе не мои!
