Она начинает действовать мне на психику. Мы непременно должны оставаться в рамках моего романа. Л впрочем, я доволен, что могу вслух обсуждать проблему, в которой увяз много дней назад. Я больше не смотрю на Пюс. Сажусь в кресло, обхватив голову руками.
- Этот человек не может отказаться от мести, - глухо произношу я. - Это противоречит его сути.
- Да иначе и книги не будет, - говорит Пюс, неестественно хихикнув.
Я не слышу ее шутки. Я вновь ищу то, что ускользает от меня на протяжении многих дней и ночей.
- К тому моменту, когда он сходит с корабля, он, мой умник, уже все придумал. Он уже знает, каким образом накажет тех двоих, что разрушили его мир и покой. Однако никакого оружия у него с собой нет. О, господи! Но что же такое он мог придумать?
- Может, ты составишь перечень способов мести, на какую способен человек, - предлагает Пюс. - Это бы тебе помогло.
Чувствую, как весь внутренне напрягаюсь и почти кричу:
- Какой перечень? Есть лишь одна месть! Лишь один способ наказать измену. Рецепт древний и примитивный, тот, что сохранили правоверные. И единственный, надо сказать, который дает полное удовлетворение.
- Какой же? - спрашивает Пюс с деланным безразличием.
- Смерть, - почти шепотом отвечаю я.
Мы умолкаем. Я внимательно посмотрел на Пюс, произнеся последнее слово: ее лицо сохраняло невозмутимость. И все же я уверен, что уже в течение нескольких минут наш разговор ее страшно занимает. Я хорошо знаю эту маленькую венку, которая пульсирует сейчас на ее шее, выдавая волнение. И еще угадываю под шелком пеньюара эти медленные и глубокие вздохи, от которых чрезмерно вздымается ее пышная грудь.
Пюс встает, подходит к столику на колесах. Знаю, что сейчас ей хочется выпить. В последние несколько недель она удвоила, даже утроила свою обычную дозу алкоголя.
- Хочешь виски? - спрашивает она, открывая одну из бутылок.
- Нет, - говорю я. - И тебе надо бы воздержаться, если ты действительно собираешься спать.
- Напротив. В последнее время виски меня усыпляет.
Она наливает себе полный стакан. Такая доза может убить ребенка. А она ну совсем же еще ребенок! Последнее время Пюс пьет виски, не добавляя ни воды, ни льда. 'Как англичане', - говорит она со свойственным ей снобизмом. Но пьет больше, чем надо.
- Ты говорил о смерти? - Пюс внезапно поворачивается ко мне.
Она делает большой глоток и продолжает:
- Ты в самом деле полагаешь, что правы эти несчастные психи, о которых пишут в скандальной хронике?
- Я не знаю, правы ли они. Знаю только, что у них достаточно храбрости, чтобы следовать своим внутренним побуждениям.
- Ты считаешь это храбростью?
- Во всяком, случае, приходит избавление. Самые несчастные - это рогоносцы-интеллигенты. Ибо они страдают так же, как другие, и так же, как другим, им хочется убить, но собственная воспитанность их останавливает. Так они и остаются со своим страданием, которое парализует их и душит.
Она искоса глядит на меня и погружается в задумчивость. И снова молчание. Я спрашиваю себя, куда нас заведет этот разговор. Мне он кажется опасным.
- Скажи, - неожиданно вновь заговаривает Пюс, - если ты не хочешь воспользоваться револьвером, потому что это примитивно…
- И еще, - говорю, - потому, что литературные критики терпеть не могут выстрелов. Как будто литература была когда-нибудь чем-то иным, нежели кровавой баней!
- Полагаю, - продолжает Пюс, - что ты тем более не собираешься ни душить эту неверную жену, ни травить, ни топить в ванне?
- Нет, это все едино, - говорю я, восхищаясь, с какой непринужденностью она рассуждает о расправе над коварной супругой.
- Но если, - торжествующе восклицает она, - если ты хочешь лишить жизни, не убивая, тебе никогда это не удастся!
- Вот я и размышляю, не существует ли все-таки какой-нибудь способ. Способ возвышенный, рожденный разумом существа чересчур утонченного, чтобы решиться на простое убийство. Способ, который обеспечит, к тому же, безнаказанность.
- Безупречно совершенное преступление, - говорит Пюс с ноткой презрения в голосе, подобно тем литераторам, которые притворяются, будто никогда даже не раскрывали ни одного детективного романа.
- Безупречно или нет, но я верю, что решение мне подскажет сам персонаж. Как только я дам ему жизнь, он найдет тот единственный способ, который я безуспешно ищу. Он отомстит, и месть его будет гениальной. В этом одно из чудес литературного творения. Наши герои ускользают от нас и сами совершают поступки, которые мы не в состоянии предвидеть.
Пюс хочет знать, чем занимается мой персонаж. Рассказываю ей, что он преподает в лицее латинский и греческий, и ему, как это часто бывает с людьми этой профессии, свойственны некая мягкость и боязливость.
А она, его жена? Почему она ему изменила? Почему завела любовника? Пюс считает, что очень важно это знать. Вижу, как она оживляется. Щеки горят, она ходит по комнате и время от времени прикладывается к стакану.
По- моему, просто отлично, что она проявляет интерес именно к этому моменту, обсуждая измену супруги. Пожалуй, надо дать ей полную свободу, она наверняка мне поможет. Я считаю себя человеком, не лишенным тонкости, однако мне всегда трудно разобраться, что, может женщинами в том или ином случае.
И вот Пюс уже продвигается в своем расследовании дальше:
- А та женщина любила этого твоего учителя, когда выхолила за него замуж?
- Да, несомненно, - говорю я. - За учителя не выходят замуж по расчету.
- Ей нравилось его мягкость, боязливость?
- И еще его ум.
- Так что же произошло?
- Попробуй, встань на ее место, - предлагаю я, поглядывая на нее, как кот на мышь.
- Он человек мягкий, ты сам сказал. Значит, он ее не бил?
- Разумеется, нет.
Мы словно играем в 'портреты' [
- Никаких скандалов, ссор?
- Никаких. Это хорошо воспитанные, миролюбивые люди, они терпеть не могут беспорядок, шум, любое насилие. По правде говоря, они мне видятся похожими на нас.
- В духе старых традиций.
- Именно это и интересно: показать, как потихоньку, незаметно рушится счастье вроде бы дружной, мирной супружеской пары. Никаких ссор, размолвок. И потом вдруг жена отдаляется от мужа. Но почему, черт побери?! Почему?
Когда-нибудь я непременно приведу этот диалог в качестве типичного примера того, каков может быть обмен репликами между писателем и его подругой в момент мучительного вынашивания замысла нового романа.
- Возможно, в этом заключается вред хорошего воспитания, - говорит Пюс. - Есть пары, которые погибают от чрезмерной благовоспитанности.
- Объясни! Раскрой свою мысль! - требую я, и у меня такое ощущение, будто я треплю ее рукой по шее, как породистую лошадку.
- Они приучают друг друга обо всем молчать, все скрывать. Особенно чувства. Это так вульгарно в
