комиссионерами адресует А. Жданову, тогдашнему главарю от идеологии, письмо со следующими предложениями:
Из текстов издания исключить «Азбуку» и «Книгу для чтения», «Критику догматического богословия», «Соединение и перевод четырех Евангелий», «Краткое изложение Евангелия», «Царство Божие внутри нас», «Мысли мудрых людей», «Круг чтения» и «Путь к жизни». К томам, включающим публицистические и теоретические произведения Толстого, а также к томам с дневниками и письмами Толстого к разным лицам должны быть предпосланы статьи с марксистско-ленинским анализом произведений Толстого.
Это предложение, как говорится, предложено в 1947 году, а шестью годами раньше (1941) Фадеев пишет донос на писателя Вересаева, который по старческому своему неразумию умудрился написать фельетон, ругающий отечественную цензуру, и послать его не в какой-нибудь «Магаданский разнорабочий», а в главный орган писательской организации СССР — «Литературную газету». Фельетон, конечно же, не прошел, он был перенаправлен в ЦК с фадеевским комментарием: «За всей статьей Вересаева чувствуется задняя мысль — дискредитировать редакторов как работников на службе у советского государства, как проводников политики нашего государства».
Говоря короче, писатель Фадеев своими же граблями схлопотал себе по сопатке, и, как учат нас Маркс и Гегель, всё это соответствует логике всемирно-исторического процесса и нисколько не противоречит категорическому императиву немецкого философа Канта.
«Морские стихи» К. Сутягина
Это морское стихотворение называется «Ночь», оно открывает книгу. На самом деле книгу писали одновременно и поэт (К. Сутягин), и художник (А. Шевченко), поэтому трудно передать словами ее морской и веселый дух. Так, например, между каждой процитированной выше строчкой пробегает нарисованная морская волна, которую мне не изобразить наглядно из-за моих хреноватых знаний по части компьютерной графики.
Книжка элегантна, как молодая леди, та, что изображена на обложке. Радует в ней игра шрифтами, тот здоровый конструктивистский дух, завещанный нам Эль Лисицким и Родченко.
И опять же — митьковский след, вьющийся по морскому песочку…
Кстати, о Сутягине и Шевченко. Вот что написали о них их товарищи В. Белобров и О. Попов в предисловии к одной сутягинской книжке: «Шевченко — толстый, а Сутягин — низенький. Если бы они подрались, то Шевченко Сутягину пожалуй бы навалял… Взять другой случай. Если бы они вдруг оказались на необитаемом острове без продуктов. Кто из них первый не выдержит? С одной стороны, вроде Шевченко, потому что привык много жрать. С другой — Сутягин, потому что Шевченко толще и у него больше запас жира, как у верблюда…»
Оставим этот гамлетовский вопрос без ответа.
«Москва — Петушки» В. Ерофеева
Однажды в России наступила зима, совпавшая с годовщиной Великой Октябрьской революции. По случаю праздника были срочно оглашены следующие декреты:
…Передать народу всю землю уезда, со всеми угодьями и со всякой движимостью, со всеми спиртными напитками и без всякого выкупа… Передвинуть стрелку часов на два часа вперед или на полтора часа назад, все равно, только бы куда передвинуть… Слово «черт» надо принудить снова писать через «о», а какую-нибудь букву вообще упразднить, только надо подумать, какую. И наконец заставить тетю Машу в Андреевском открывать магазин в пять тридцать утра, а не в девять…
Не пугайтесь, это не цитата из выступления Зюганова на митинге КПРФ, состоявшемся в Москве на Лубянской площади по случаю очередной октябрьской годовщины. Это отрывок из незабвенного Ерофеева, его великой поэмы в прозе «Москва — Петушки», по сравнению с которой любой Зюганов и любые революции вместе или раздельно взятые кажутся не более чем соринкой в смеющемся глазу Клио, шаловливой музы всемирной и отечественной истории.
Музыка воды
Верный способ, когда не знаешь, с чего начать, — начинать с цитаты. Так я и сделал, раскрыл наугад последнюю книгу Юрия Коваля («АУА») и сразу же наткнулся на фразу: «Весной 1978 года мучился, не зная, как начать письмо некоторой особе. И начал его с изображения собственных сапог».
Что ж, с сапог так с сапог. Я тут же залез в кладовку, достал свои старенькие резиновые бахилы и подумал, сколько болот исхожено в них, родимых, сколько маслят, подберезовиков, волнушек отражалось в их зеркальной резине в веселые мои грибные походы.
И стало мне отчего-то грустно. Я убрал сапоги в кладовку и вернулся к письменному столу. Потом косо посмотрел за окно, увидел небо над Озерками и вспомнил другое небо — солнечное, белое и широкое — «близорукое армянское небо».
Лето 1981 года. Ночь, жара, Ереван. В гостинице нет воды. Мы купаемся прямо в фонтане на какой- то из городских площадей. Темно, мы стараемся не шуметь, чтобы не напугать прохожих.
Мы — это Миша Пчелинцев, Гек Комаров, Гриша Беневич, Володя Чикунский, Аркаша Шуфрин, я, кто-то еще, всех сейчас и не вспомнить. Мы — участники археологической экспедиции, приехали раскапывать курганы в Араратской долине. Курганы древние, средняя бронза, две с половиной тысячи лет до Иисусова Рождества.
— эти строчки Осипа Мандельштама написаны как раз про то место, где наша отважная экспедиция ковыряла землю лопатами.
Аштарак, поселок, а скорее небольшой городок, в 40 км от Еревана.
