Понятно, и Кюхельбекер, и Грибоедов противники и войны, и рабства, если война, конечно, не освободительная. Ермолов же представляет в романе полюс противоположный. Он умница, брат солдату, острослов, человек, умеющий понять, простить, отвести беду от того же опального Кюхельбекера. Но он же способен, как маршал Жуков, как Наполеон Бонапарт, как любой серьезный военачальник, за победу положить жизнь и свою, и своих солдат, про врагов не стоит и говорить. И взять в заложники детей, и расстрелять в присутствии Кучука Джанхотова, самого богатого от Чечни до Абахезов человека, его сына Джамбота, и мечтать о военном господстве над Персией, Турцией, всем Востоком, включая Индию, а не о какой-то там мелкой Элладе-Греции («Греки торгуют губками»).

Я не знаю, на чьей стороне правда — на стороне империи или на стороне человека по фамилии Кюхельбекер, Грибоедов, я, он, ты, она. Империя ведь тоже состоит из людей — из того же Кюхельбекера, Грибоедова, меня, его, ее, тебя, нас. Это трудный вопрос. Наверное, решить его невозможно.

Роясь в одной из множества пыльных папок, хранящихся на небесах антресолей, я наткнулся на старое интервью с моим любимым писателем-матерщинником Юзом Алешковским. Там он рассказывает про книги детства, перевернувшие его жизнь. Их две: «Три мушкетера» и «Тиль Уленшпигель».

Если в «Трех мушкетерах» было все, что потом писателя «интересовало всю жизнь, — любовь, дружба, предательство, коварство, юмор, вдохновение, пьянь, жрачка и прочие прекрасные и отвратительные дела жизни», то в «Тиле» юного Алешковского потрясло «художественное выражение многих истин трагического бытия и жизни на земле».

Писатель пишет:

Хорошо, когда то, что ты собирался сказать о книге, уже сказано другим человеком. Тем более таким талантом и умницей, как Юз Алешковский.

Ленин в поэзии — явление удивительное и прекрасное. Не менее прекрасное, чем осенние строфы Пушкина, тютчевские мысли в стихах и эротические вирши Баркова. О Ленине сочиняли все. Но если в живописи любое изображение вождя подвергалось строгой цензуре (пример тому изъятые довоенные книги Зощенко с картинками Николая Радлова, где Ленин изображен убитым), то в письменном (точнее — эпистолярном) виде попробуйте кому запретить высказаться о народном заступнике. Поэтому и сочиняли и стар:

И млад:

Конечно же, такие стихи не попали ни в одну антологию, а напрасно.

Попадали же в антологии вещи классические, по-настоящему нужные и нам, и нашим детям, и, может быть, нашим внукам. Это «Ленин и печник» А. Твардовского, «В музее Ленина» С. Михалкова, ленинские поэмы Маяковского и, естественно, Борис Пастернак с его классическим «Он весь, как выпад на рапире…»

В 60-е годы к ним могли добавиться Андрей Вознесенский («Уберите Ленина с денег» и «Лонжюмо»), поэма Е. Евтушенко «Казанский университет».

То есть что я хочу сказать: Ленин в поэзии явление удивительное и прекрасное. В ней он много лучше, чем в жизни. И это тоже удивительно и прекрасно.

Городскому трамваю в Питере поначалу не повезло. Когда его построили, испытали и проложили на бумаге маршруты, петербургская гужевая мафия вмиг почувствовала в младенце врага. Еще бы — техническая новинка лишала ее монополии на извоз, то есть лишала прибылей. И гужевики через суд отвоевали себе пространство города, за исключением его водных артерий. Зачем им была вода — лошади по воде не возят.

Но трамвайщики рассудили мудро — раз суша для трамвая заказана, значит, пустим трамвай по льду. Благо, в те былинные времена лед держался на Неве долго — с декабря и почти по май. Трамвай быстро приобрел популярность и стал любимым средством транспорта петербуржцев. Сникли скоро и хапуги- гужевики, и вот уже вагончики на колесах забегали по городским улицам.

С трамваем в городе на Неве связаны несколько трагических случаев, довольно в свое время известных и отраженных как в прессе, так и в песенном городском фольклоре.