работ и бригадир всех эрмитажных «обозников» Валерий Кобылин-старший. Фонарик в его руке выхватывал из подвальной тьмы то какого-нибудь сантехника дядю Лешу, прикорнувшего на мохнатом ватнике в ожидании ближайшей получки, то фрагменты Пергамского алтаря, позаимствованные среди прочих трофеев из собрания Дрезденской галереи. Под ногами визжали кошки, огромные подвальные пауки провожали нас печальными взглядами. Идти было зябко и неуютно, и вовсе не от подвальной сырости. Если бы не Кобылин-старший, неизвестно какими жертвами обернулся бы нам этот поход. Сколько мы шли, не помню. Кажется, очень долго. И вот рука бригадира отпирает стальную дверь, яркий свет фонаря наполняет каменную пещеру… А дальше — чистый сюрреализм.

Помните песню Галича: «Вижу, бронзовый генералиссимус шутовскую ведет процессию»? Здесь было то же самое. Бюсты, памятники, мрамор, бронза, гранит. И все — одному божеству. Все — «великому Сталину». От югославских коммунистов, от команды рыболовецкого траулера, от пионерской организации города Луга…

Для чего это все хранилось? И почему в Эрмитаже? Или вправду — «уверена даже пуговица, что сгодится еще при случае»? Я не знаю.

Тревожную эту ноту хочется сменить на веселую. А что может быть веселее, чем подвыпивший Чижик-Пыжик? Или принюхивающийся к уличному бензину на Вознесенском проспекте нос майора Ковалева?

Мы с вами живем в удачное время. Разве при коммунисте-генсеке можно было подумать о памятнике Чижику-Пыжику? Да любому советскому скульптору, будь ты хоть самим Аникушиным, стоило лишь заикнуться об этом, и психушка ему была обеспечена стопроцентно.

Самый веселый памятник, переживший все советские времена и который мы любим с детства, — это памятник дедушке Крылову в Летнем саду. Ну еще, быть может, — женщина с веслом на ВДНХ. Хотя мне ее почему-то жалко. Кстати, о веслах. Однажды в лесу близ дороги на Белозерск я встретил ее двойняшку — гипсовую женщину с осетром. То есть вышли мы с приятелем на автобусной остановке, отбежали в придорожный лесок и только, что называется, стали справлять нужду, как увидели эту женщину. Она была прекрасна, как Галатея. Или как дочь морского царя из оперы Римского-Корсакова «Садко». В руках у нее трепетал осетр. В мудрых его глазах отражалось вологодское небо. Вокруг на тысячи километров раскинулась родная земля.

А бронзовый Чижик-Пыжик вот уже шестой год пьет водку близ Пантелеймоновского моста на великой реке Фонтанке. Первую рюмку — за дедушку Крылова, как водится. Вторую — за Резо Габриадзе. Третью — за всех веселых людей, которые еще не перевелись на Руси.

Особую (и любимую) полку в моем монументальном собрании составляют памятники литераторам и героям литературных произведений.

Про Чижика-Пыжика короткий разговор уже был. Про гоголевский нос (естественно, не в прямом смысле) упоминалось тоже.

А знаете ли вы историю с памятником П. А. Павленко, писателю, ныне, увы, основательно подзабытому. Установлен он был еще при жизни писателя в далеком Владивостоке в 1948 году (по случаю присуждения автору высшей тогдашней литературной награды родины — Сталинской премии 1-й степени за роман «Счастье»). Памятник интересен тем, что за пятьдесят два года существования повернулся на 28 градусов на восток и стал при этом на 5 сантиметров ниже.

Самой любопытной идеей последних лет мне кажется идея проекта памятника Муму, активно развиваемая в кругах столичной интеллигенции. Из множества проектов четвероногой героине русской литературы особенно впечатляет вздыбленная на манер Медного всадника огромной величины Муму, лапой указывающая на Запад. И еще непотопляемая Муму, поставленная на якоре на Москва-реке и совмещающая функции речного буйка.

Про памятники Остапу Бендеру, наверное, знают все. Из новых памятников любимому в народе герою стоит упомянуть Бендера, поставленного в Элисте, столице Калмыкии, с шахматной фигуркой в руке. Памятник установлен на одноименном проспекте, причем в начале проспекта имени товарища Бендера стоит бронзовый двугорбый верблюд, тоже герой романа о похождениях великого комбинатора.

А в Киеве по Крещатику идет, увековеченный в бронзе, с палочкой в руке Паниковский, он же Зиновий Гердт.

А в Москве на Курском вокзале ждет поезда в далекие Петушки незабвенный Веничка. Тоже в бронзе. И девушка с золотой косой встречает его в Петушках на площади перед магазином. Тоже бронзовая.

А Пушкин сидит на лавочке и читает голубям и прохожим знаменитое стихотворение «Памятник».

И все это у меня в коллекции, которая принадлежит всем.

P.S. Сейчас, спустя много лет перечитывая свой рассказ о памятниках, я подумал с грустной улыбкой: а ведь многого из того, о чем я написал в очерке, уже просто не существует. В стране, где народ по бедности залезает в шахты метро и срезает медные кабели или, рискуя жизнью, проникает в колодцы лифтов и свинчивает, отпиливает, снимает все, что из цветного металла, или на пустующих дачах ворует чайники, самовары, котлы для бани, или… да что там перечислять подробно. В этом смысле памятники, мемориальные доски, кресты, надгробные украшения — для охотников за цветным металлом добыча из самых легких. И я очень сомневаюсь, что в Петушках стоит девушка с золотой косой на площади перед магазином. Бронзовая.

«Евгений Онегин» Пушкина — самый популярный русский роман в стихах, и популярности его в настоящем и близком будущем может помешать разве что тотальное одичание, которое явно подбирается к человечеству и знаки которого мы видим чуть ли не ежечасно, выйдя из квартиры на улицу или просто глядя в окно на безумные дворовые сцены.

У «Евгения Онегина» были лучшие комментаторы — Юрий Лотман и Владимир Набоков, его переводили на языки мира лучшие из писателей — тот же русско-американский Набоков или же великий поляк Юлиан Тувим, — то есть слава «Онегина» распространилась по земле широко, и в мировой культуре это произведение держится надежно и прочно.

Сейчас же я хочу рассказать о двух произведения Пушкина, о которых современный читатель практически ничего не знает. Это два рассказа поэта — «Русская история» и «Прощание».

Действие второго рассказа происходит в Сибири между городом Иркустом и деревней Мохоткин, сценическое пространство рассказа — русская крестьянская изба. Главный герой рассказа бедный молодой крестьянин Арсантье Владимиров попадает под рекрутский набор, и вначале описывается сцена прощания героя с любимой женой и домом. Есть в этой сцене традиционные для русского быта народный напиток квас и народная еда щи. Далее Арсантье Владимиров мчится на тройке в город, там садится в вагон и отправляется на верную гибель в развязанной царизмом войне. Действие «Русской истории» тоже происходит в Сибири, и атрибутика рассказа (квас, щи, изба) примерно та же, что и в «Прощании».

Почему же, спросите вы, эти сочинения Пушкина не вошли ни в одно собрание и никак не замечены пушкинистами. Дело в том, что рассказы эти записаны непосредственно со слов Пушкина, но не при жизни, а через много лет после его трагической гибели. Не удивляйтесь, рассказал их дух Пушкина, вызванный на спиритическом сеансе в одном из парижских салонов в начале XX века. И зафиксирован этот научно- литературный факт в вышедшем во французской столице сборнике, составленном Шарлем Дорино.

Я же почерпнул эти сведения из очерка М. Алданова.