высоко нравственное и в то же время несимпатичное».

Вот такие нехрестоматийные выражения бытовали в русской литературе, таковы ее кухня и мастерская, и, если бы все было иначе, не было бы ни «Войны и мира», ни «Казаков», ни «Отцов и детей», ни открытий, ни взлетов, ни поражений, а была бы одна ровная местность с изредка торчащими невзрачными холмиками мелких Кукольников и причесанных Боборыкиных.

Несколько раз я слышал странное мнение, что «Три мушкетера» Александра Дюма — книга вредная и ненужная и что ее не следует давать читать детям. Потому что ее герои занимаются черт те чем: пьют вино, дерутся на шпагах, развратничают, воруют бутылки через дырку в потолке магазина, убиваю женщину и так далее и тому подобное. Первый раз такое мнение я услышал на писательском семинаре в Дубултах в 1990 году от кого-то из молодых писателей. Второй раз я услышал такое мнение от одного известного питерского фантаста на Семинаре Б. Н. Стругацкого. Третий раз я услышал аналогичное мнение от старой дамы, профессорши, университетской преподавательницы, в случайно слышанной по радио передаче.

Она вообще выступала за запрещение много чего в русской и нерусской детской литературе: в частности, книги и фильма о Малыше и Карлсоне, потому что Карлсон, во-первых, живет на крыше, а значит — бомж, и уже одним этим подает дурной пример для подростков, во-вторых, он все время врет, без меры ест сладкое, подставляет вместо себя других, когда требуется отвечать за содеянное, и прочее и тому подобное. Запрещению подлежат Буратино и Вини-Пух — практически по тем же причинам, сказка про Машу и трех медведей — за то, что маленькая ее героиня пришла в чужой дом, всё там съела, поломала, а потом убежала от заслуженного наказания.

Вот и мушкетеры Александра Дюма угодили под каблук этой дамы. А такой переворот в ее мыслях произошел после посещения США, где борьба за политкорректность достигла таких масштабов, что в некоторых штатах Америки запретили Тома Сойера с Геккльбери Финном и изъяли все подозрительные места из классических детских книжек.

Так что, дорогие читатели, пока еще на школьных дворах не пылают костры из книг, в которых политкорректность не дотягивает до необходимого уровня, срочно покупайте «Трех мушкетеров» и читайте, перечитывайте, давайте читать другим. Пока не настал День Гнева.

У Ивана Сергеевича Тургенева были очень своеобразные литературные вкусы. Вот что он говорил Некрасову, когда тот в «Современнике» напечатал «Полиньку Сакс», первое произведение начинающего тогда А. В. Дружинина, известного впоследствии литературного критика и основателя Литературного фонда:

Вообще, проблема «комильфо» и «не комильфо» Тургенева, похоже, волновала больше, чем проблема писательского таланта. На этой, в основном, почве и возникла его знаменитая вражда с Достоевским — вернее, наоборот: Достоевский, сперва раздраженный показным аристократизмом Тургенева, а в дальнейшем прозападным пафосом его сочинений и романом «Дым» в частности, разорвал с ним всякие отношения.

«Не люблю тоже его аристократически-фарисейское объятие, с которым он лезет целоваться, но подставляет вам свою щеку. Генеральство ужасное; а главное его книга меня раздражила. Он сам говорил мне, что главная мысль, основная точка его книги, состоит в фразе: „Если бы провалилась Россия, то не было бы никакого убытка, ни волнения в человечестве“», — пишет Достоевский в письме А. Майкову из Женевы в августе 1867 года.

Забавный, но характерный для облика Тургенева эпизод рассказан Авдотьей Панаевой в ее богатых живыми подробностями «Воспоминаниях»:

Есть литература, есть литераторы. И даже хорошо, что идеалы, которые провозглашают писатели, вытекают из их не всегда идеальных душ. Это утешает читателей, это уравнивает их с властителями человеческих дум, это придает им уверенность в равенстве писателя и читателя. Итак, да здравствуют писательские слабости и пороки!

«Конечно, у Ивана Тургенева все это немножко не так, у него все собираются к камину, в цилиндрах, и держат жабо на отлете… Ну, да ладно, у нас и без камина есть чем согреться. А жабо — что нам жабо! Мы уже и без жабо лыка не вяжем…» Это из «Москвы — Петушков».

«Филофей испуганно тпрукнул…» Это из «Записок охотника».

Немножечко не прав был господин Ерофеев, ведь и у Тургенева не всякий у камина и при жабо. Есть и у него простоволосые народные типы, вроде упомянутого возницы.

С точки зрения нас, современных читателей русской классики, Тургенев не был большим писателем, во всяком случае до уровня Толстого и Достоевского ему было далеко. Зато он «первый русский писатель, заметивший игру ломаного солнечного света и светотени при появлении людей» (В. Набоков).

У Набокова свои критерии отбраковки авторов, у нас — свои. Автор «Записок охотника», «Отцов и детей» и проч. — один из самых читаемых писателей в России 60-80-х годов XIX века, да и вообще всей второй половины века и даже начала следующего. И плевать ему на любые критерии — наши они или ваши.

Причины такой популярности критик Николай Страхов объясняет элементарно просто.

Во-первых, Тургенев ни в чем не отделял себя от среднестатистической массы образованных людей своего времени и никогда не противоречил их вкусам и мыслям. То есть если другой писатель всегда в чем-то отличался от толпы, пусть и образованной, имел собственные ответы на те или иные вопросы и отстаивал их как умел, Тургенев, тот всегда этой толпе потакал и поэтому был ее любимцем.

Во-вторых, язык. Язык Тургенева — это язык образованного русского общества, то есть язык общелитературный, избегающий всяческих отклонений от нормы, шероховатостей, новшеств. У него никто не «ложит», только «кладет». Этим он тоже льстил читателям, считающим себя образцовыми носителями