…

«Упражнение пять: последовательно повторите одно за другим упражнения один, два, три и четыре, не допуская пауз и внутренних прерываний. Упражнение шесть…»

Сашка видела лицо Кости — с нижней губой, отвисшей, будто носик кувшина. Как гадко все получилось, как глупо и отвратительно… И еще эта килька в томате… Золотые монеты были перемазаны красным, как кровью, Сашка в одном белье ползала по чужой комнате и собирала их, ее тошнило, проклятая водка с пепси-колой…

Завтра после четвертой пары назначили общее собрание в актовом зале. И Сашке не удастся отвертеться, придется идти вместе со всеми, терпеть взгляды, смешки, терпеть присутствие Кости…

— Девушка, вы заснули? Разговаривать будете?

Опомнившись, Сашка метнулась в будку и взяла еще теплую трубку. Гудок… Еще гудок… Гудок за гудком…

— Не отвечает ваш абонент!

Сашка посмотрела на часы. Половина восьмого. Мама давно должна была прийти с работы.

Она снова села на стул. Стрелка круглых часов над дверью очень медленно подползала к восьми. Сашка читала параграф из учебника с цифрой «два». В голове ворочались, притираясь друг к другу, стальные валы и щербатые шестеренки. Абонент не отвечал; где-то в пустой квартире звонил и звонил телефон.

— Девушка, почта до восьми работает.

— Попробуйте еще раз, пожалуйста.

— Не отвечает… Может, они в театр ушли?

Сашка вышла в темноту, под дождь. Улица Сакко и Ванцетти нависала над ней двумя рядами домов; пустые балконы, облупившаяся штукатурка, влажно блестящие булыжники. Голые липы. Мама с Валентином, конечно, и в театр могли пойти… И в гости… И нет ничего страшного в том, что, когда Сашка в кои-то веки захотела позвонить маме, той не оказалось дома…

Она шла по краю тротуара, опустив зонтик. Капли дождя били по капюшону. Опавшие листья раскисли, подгнили, потеряв всякую красоту и поэтичность. Между камнями мостовой струилась вода.

Проехала по направлению к центру машина, залитые грязью «Жигули». Желтые руки фар выхватили на секунду стволы и стены, отразились заревом в каждом булыжнике, утонули в темноте и пропали. Снова стало темно, и только редкие светящиеся окна и далекие фонари освещали Сашкин путь.

Налетел ветер. Ближайшая липа затряслась, отряхивая воду и последние листья, Сашка съежилась и ниже натянула капюшон. Почему-то вспомнилась та теплая звездная ночь, когда Лиза вылетела из окна; почему вспомнилась? Может быть, похожее ощущение… Порыв ветра, будто что-то темное пронеслось по небу. Сашка подумала, что Лизино «самоубийство» в своей беспомощности было похоже на Сашкину с Костей «любовь»…

— Добрый вечер, Саша.

Она оглянулась. Секунду назад на улице, кроме нее, никого не было.

— Почему вы не раскрываете зонтик? Это что сейчас, так модно у молодежи — промокать до нитки?

Сашка не сразу узнала этого человека. Рядом с ней, раскрыв широкий черный зонт, стоял Николай Валерьевич, очень высокий горбун в темном пальто, с длинными седыми волосами, выбивавшимися из-под шляпы.

— Здравствуйте, — сказала она скорее испуганно, чем любезно.

— У вас зуб на зуб не попадает. Хотите кофе?

В этом ресторане она никогда не бывала, хоть и проходила мимо несколько раз и даже задерживала взгляд на вывеске. Ресторан был не студенческий; гардеробщик в черном пиджаке помог Сашке снять мокрую куртку. В комнате, отгороженной от общего зала плотными шторами, горел камин, и Сашка сразу же протянула к нему красные от холода руки.

— Есть вы что-нибудь будете?

— Я только кофе…

— Может быть, хотя бы бутерброд?

— Ну…

— Икра, семга, ветчина?

— Ветчина, — сказала Сашка, прикинув, что так будет дешевле.

Николай Валерьевич повел плечами. Это был его привычный жест; Сашка не могла отделаться от мысли, что горб доставляет ему неудобство, будто там, под пиджаком за его спиной что-то свернуто, сложено и примято.

— Саша, кто ваши родители?

Она не ожидала такого вопроса. Впрочем, она не знала, чего и ждать.

— Мама дизайнер… Отца нет.

— Умер?

— Нет. Они развелись, ну… Мы не общаемся много лет.

— Кто вас направил в институт? Фарит?

Сашка сглотнула:

— Да.

Вошел официант, поставил перед Сашкой чашечку кофе, а перед ее собеседником — большую рюмку коньяка. В нескольких десятках сантиметров от Сашкиного носа оказалось блюдо с крохотными бутербродами, где икра и ветчина, колбаса, сыр и семга вели затейливый хоровод в венках из зелени, под желтыми парусами лимонных ломтиков.

Сашка поняла, что очень хочет есть. Причем давно. Сегодня она пропустила обед, а завтракать даже не пыталась. Всюду ей мерещилась эта проклятая килька в томате…

— Голодное студенчество, — как бы про себя заметил Николай Валерьевич. — Взять вам горячего? Котлету? Отбивную? Первое?

— Отбивную… Спасибо.

— На здоровье… Саша, вы представляете, в какой институт поступили и к чему вас готовят?

Сашка проглотила слюну.

— Нет.

Ее собеседник кивнул.

— Меня никто даже не спрашивал! — сказала Сашка с горечью. — Никто не интересовался, хочу я здесь учиться или нет… Меня заставили. Нас не учат, нас дрессируют или зомбируют, просто издеваются, и…

Она осеклась. Николай Валерьевич улыбался — как будто она рассказывала что-то веселое, смешное и чрезвычайно приятное.

— Дело житейское, Саша. Не хотите учиться? А чего вы хотите? Загляните себе в душу и поймете: хочется вам в основном гулять и развлекаться. Любая учеба — принуждение. Любая культура — принуждение, увы. Вы внутренне незрелы, поэтому вас надо заставлять, и заставлять жестоко. Вот вы все ненавидите Фарита… а, в общем-то, зря.

У Сашки пропал аппетит. Она сидела, низко опустив голову.

— Ну-ну, — тихо сказал горбун. — Не обижайтесь. Вы-то одна из лучших, Саша. И ждет вас большое интересное будущее. По-настоящему большое. Кушайте, а?

Сашка через силу прожевала бутерброд. Отбивную съела наполовину, гарнир оставила. Выпила остывший кофе и еще один, горячий, а потом еще большую чашку чая с лимоном. Николай Валерьевич прихлебывал коньяк и смотрел на нее через стол. Зрачки у него были неестественно узкие, как маковые зерна — и в полутьме, и на свету.

— Я буду преподавать у вас на втором курсе, — сказал горбун. — И потом на третьем. Я очень рассчитываю на вас. Мне будет интересно с вами работать… Олег Борисович много задает?

Сашка сардонически ухмыльнулась.

— Вы понимаете, это необходимо, — серьезно заметил Николай Валерьевич. — Тяжело, но надо