высказана Хоффманом: Марло вовсе не умер, все было подстроено так, чтобы он мог скрыться и избежать неминуемой гибели. Хоффман считал, что Марло сбежал в Италию, где зажил в свое удовольствие, сочиняя пьесы и сонеты, приписываемые теперь Шекспиру. Произведения эти, очевидно, отсылались тому, кто спас Марло, то есть его покровителю сэру Фрэнсису Уолсингему. Тому сначала приходилось переписывать пьесы — ведь почерк Марло могли узнать, — а затем он должен был обойти театры, чтобы найти того, кого можно было бы выдать за автора пьес. Ему повстречался актер на небольшие роли по имени Уильям Шекспир, который более чем охотно согласился стать «автором» этих пьес.
Надо заметить, что Шекспир появился на литературной сцене лишь в 1592–1593 годах, сразу после смерти Кристофера Марло, то есть начал писать лишь в тридцать лет, а для человека, жившего во времена Елизаветы, это уже было солидным возрастом.
Доводы Хоффмана, что только человек образованный и много путешествовавший мог написать такие пьесы, как «Укрощение строптивой», «Два веронца», «Венецианский купец», не лишены оснований, а большое сходство между поэмами Марло «Геро и Леандр» и Шекспира «Венера и Адонис» делает эти доводы еще более вескими. Даже специалисты признают, что трактовка сюжета в обеих поэмах почти одинакова.
По словам Хоффмана, издатель Шекспира обратил внимание на то, что в рукописях драматурга никогда не было ни помарок, ни ошибок, что довольно необычно, но зато подтверждает версию Хоффмана, будто Уолсингем переписал все эти пьесы. Однако возможно и иное объяснение: Шекспир был необычайно старателен и в угоду издателю переписывал рукописи, которые, разумеется, не сохранились. Написал Марло эти пьесы или нет, неизвестно, но целый ряд исследователей соглашается с тем, что если пьесы, подписанные именем Шекспира, писал действительно Шекспир, то он находился под сильным влиянием Марло; если же целый ряд работ был им присвоен, то при сложившихся обстоятельствах едва ли следовало ожидать каких-либо возражений.
Свои сторонники есть также у других «кандидатов в Шекспиры» — Роджера Меннерса, пятого графа Рутланда, и Уильяма Стенли, шестого графа Дерби. Оба имели превосходное образование и знали придворный этикет. Но для чего им понадобилось скрываться под чужим именем? Профессор Пороховщиков, выступая в 1939 году в защиту Меннерса, выдвинул такую версию: «Его первые сочинения печатались анонимно, а другие выходили под псевдонимом по той простой причине, что пэру не подобало писать для общенародных театров».
Хотя предполагаемыми авторами шекспировских пьес чаще всего называли людей ранга Марло и Бэкона, время от времени возникали и другие имена. В 1912 году брюссельский профессор Селестен Дамблон опубликовал книгу «Шекспир — это лорд Ратленд», в которой утверждал, что Шекспир на самом деле 15-й герцог Ратленд. То же писал в 1907 году и немецкий исследователь Карл Бляйбтрой. В 1919 году появился еще один «автор», на сей раз в образе лорда Дерби; о нем написал профессор Абель Лефранк в книге «Под маской Уильяма Шекспира: Уильям Стенли, VI граф Дерби».
В 1920 году Дж. Т. Луни выдвинул предположение, что автором шекспировских пьес был граф Оксфордский; работа вышла под названием «Шекспир, узнанный в Эдварде де Вере, семнадцатом графе Оксфордском». В действительности же нет никаких доказательств, что кто-либо из названных «претендентов» вообще написал хотя бы строчку стихов.
Своеобразным рубежом в шекспировском споре стал 1964 год, когда мир с подобающей торжественностью отмечал 400-летие Шекспира. В те юбилейные дни группа британских литературоведов внесла в английский парламент билль с настоятельной просьбой вскрыть могилу Шекспира в церкви св. Троицы в Стратфорде-на-Эйвоне и положить конец мучительным распрям, досужим вымыслам, пустым разговорам. Ведь так называемые «антишекспирианцы» с пеной у рта настаивали на том, что могила пуста, тогда как их оппонентам одно намерение вторгнуться в «святая святых» умершего поэта представлялось кощунственным. После долгих дебатов, пространных писем в ведущие английские журналы, в которых литературную общественность призывали к прямо противоположным действиям, могилу так и не вскрыли. Далеко не последним доводом против этого стала загадочная эпитафия, составленная Шекспиром или тем, кто так искусно спрятался за великим и звучным именем, и выбитая по его просьбе на могильном камне:
Помедли, путник, Христа ради, И помолись за упокой. Храни, Господь, тебя в ограде За то, что прах не тронул мой.
В конце концов, не так уже важно, кто написал «Гамлета» и «Ромео и Джульетту» — сын перчаточника или высокородный дворянин. Загадка Шекспира — не столько в подлинности имени, сколько в самой личности великого поэта и драматурга, в его гении, равного которому нет во всей истории мировой литературы.
«ЦАРСКИЙ СЫН» ГРИШКА ОТРЕПЬЕВ
За стенами московского Кремля наверняка хранится больше тайн, чем в Мадридском дворе, да и других монарших дворах Европы вместе взятых. Одной из таких тайн является загадка Лжедмитрия I. Кто он на самом деле? Принц или нищий? Монарх или монах? Дважды воскресший? Дважды убитый? Вопросов много. Ответов нет — одни предположения и версии.
Появление Лжедмитрия I не случайно. Не было бы его — появился бы кто-то другой. К этому вели как внутреннее положение в Руси, так и международная обстановка конца XVI — начала XVII веков. С гибелью последнего сына Ивана Грозного прервалась династия Рюриковичей и началась борьба за власть. Бояре стремились устроить свою жизнь по-польски: с многочисленными олигархическими свободами и выборными царями. В это же время Речь Посполитая хотела расширить свою территорию за счет русских земель и, кроме того, после принятия в 1596 году Брестской унии усилилась экспансия Ватикана на Восток. На фоне всего этого появление человека, способного удовлетворить эти чаяния, было вполне закономерным.
15 мая 1591 года в г. Угличе произошло событие, имевшее довольно пагубное последствие для дальнейшего развития Руси. В этот день погиб младший сын Ивана IV Дмитрий, единокровный брат царя Федора Иоанновича. Брак Ивана Грозного и Марии Нагой, седьмой по счету, церковь не признавала законным, как и их сына. Поэтому малютку Дмитрия после смерти Грозного вместе с матерью и дядей отправили удельным князем в Углич. Здесь они жили под присмотром дьяка Михаила Битяговского. 15 мая Дмитрий умер от ножевого ранения в горло, которое он получил во время игры ножом с «потешными ребятами» на внутреннем дворе Угличского дворца. Сразу же появилась версия о насильственной смерти. Обезумевшая от горя мать кричала, что ее сына зарезали, а дядя царицы Марии, Михаил Нагой, прямо назвал убийц: сына и племянника Битяговского. Поползли слухи, что эта смерть нужна была Борису Годунову, желавшему воцариться после царя Федора, что он сначала посылал яд Дмитрию, а когда мальчика уберегли от отравы, приказал его зарезать. Подстрекаемая Нагими толпа разгромила приказную избу, убила Битяговского, его сына и еще более десяти человек. Дом дьяка был разграблен. Через четыре дня в Углич из Москвы прибыла следственная комиссия во главе с Василием Шуйским. В результате ее работы появилась другая, официальная версия произошедшего: страдающий эпилепсией Дмитрий во время приступа случайно нанес себе смертельное ранение. Нагих обвинили в подстрекательстве, угличан — в убийствах и грабеже. Виновных сослали в различные места, Марию Нагую постригли в монахини, Дмитрия погребли не в Москве, где хоронили лиц царской семьи, а в Угличском соборе. Царь Федор не приехал на похороны брата, могила вскоре затерялась и была с трудом обнаружена в 1606 г.
По прошествии времени Василий Шуйский не раз менял свои показания, но только когда он сам стал царем, да и при Романовых версия о насильственной смерти Дмитрия получила официальное признание. В народе же распространилась легенда о добром царевиче, что вызывало многочисленные толки. Однако пока в Москве сидел законный царь, династический вопрос мало кого занимал. Только после смерти царя Федора Иоанновича, когда пресеклась династия, имя Дмитрия вновь появилось на устах. Слухи о спасении истинного Дмитрия — «доброго царя» — получили в народе широкое распространение. Это явилось фоном
