мистера Трежантиля, приближавшегося с той стороны бухты, где находился Пенквайт. Голос этот звучал пронзительно, а тон был сварливый. — Я строго придерживался «Робинзона Крузо», и мне бы никогда не пришло в голову читать ваши записи этому молодому человеку или те тома, которые вы мне одолжили, а тем более обсуждать их содержание. Кроме того, у него не хватило бы ума их понять. — Трежантиль явно обращался к доктору Карфэксу. — Что касается той молодой женщины, которую вы упомянули, то я с ней и двух слов не сказал. В любом случае, ваше предписание более не актуально, так как, насколько мне известно, Амиот был уволен Бозанко и отплыл из Троя в это самое утро. Но я не могу понять, почему это должно послужить причиной того, что вы посадили меня на вареную рыбу и молоко с содой. Все это сильно действует на нервы, и это как раз в тот момент, когда грачи и галки собираются в стаи. Я рассчитывал на этого юношу, полагая, что он мог бы заняться наблюдением за тем, как они добывают себе корм. Осторожно, здесь дорога внезапно идет под уклон. Ах! Миссис Льюворн!

Амиот исчез, нырнув в подлесок. Линнет сидела на пригорке посреди просеки — бледная, сосредоточенная, с вызывающим видом обхватив руками колени.

«Если бы я не знал, что Трежантиль и по своему характеру, и по складу ума не способен к тайной любовной связи, — подумал доктор Карфэкс, — я бы решил, что застукал его на месте преступления». Ибо владелец Пенквайта залился румянцем, удивительным для человека, долгие годы страдавшего от больной печени, а красивая молодая хозяйка «Розы и якоря» находилась довольно далеко от Троя, куда ее должны бы призывать прямые обязанности, так что можно было предположить, что она пришла в это отдаленное место с определенной целью. Короче говоря, человек, наделенный хотя бы крупицей проницательности, подумал бы, что это заранее назначенное любовное свидание.

Доктор Карфэкс проехал в двуколке, в которую была впряжена исполненная негодования Кассандра, трусившая мерной рысцой, две с половиной мили, отделявшие его от Пенквайта. Там он узнал, что Трежантиль отправился на прогулку и в последний раз его видели, когда он спускался с холма, направляясь в Вудгейт-Пилл. Доктор оставил лошадь и двуколку на попечение Дингля, кучера, и отправился пешком на поиски своего пациента, которого в конце концов обнаружил в нижней части поля, расположенного на холме, — Трежантиль собирался спуститься к бухте.

Мистер Трежантиль, полагавший, что его гость прибыл, чтобы приятно провести время, наблюдая за птицами, а затем выпить чашечку чаю, был обескуражен, когда сделался объектом нападок. Негодуя, пациент начал доказывать свою невиновность, и как раз в этот момент они наткнулись на ту самую злосчастную женщину, имя которой было на устах у обоих. Уже само по себе плохо было то, что его обвинили, будто он показал личные записи и бумаги доктора парню из Бретани, но когда за этим обвинением последовало предположение, будто он обсуждал с женой хозяина гостиницы достойную порицания любовную связь давно усопших Тристана и Изольды, это ущемило чувство собственного достоинства мистера Трежантиля. Не удивительно, что он покраснел и под взглядом доктора начал выпутываться из затруднительного положения:

— Какой приятный сюрприз! Так редко встречаешь кого-то в Вудгейт-Пилл — все так заросло, столько крапивы и папоротника. Но в этом году такое изобилие ежевики — я вижу, вы захватили с собой корзинку, несомненно, вы намереваетесь наполнить ее прямо сейчас. Ну-ну, кто бы мог подумать! Я только что говорил доктору Карфэксу… — Мистер Трежантиль оставил фразу незаконченной из опасения, что это даст лишний повод наговорить в его адрес еще больше обвинений. И он изобразил бурную деятельность, хлеща своей палкой по зарослям. Это позволило ему повернуться спиной к Карфэксу и молодой женщине, скрывая таким образом свое смущение и одновременно пытаясь уменьшить запустение, царившее здесь веками.

Линнет Льюворн перевела презрительный взгляд с пациента доктора Карфэкса, с такой яростью набросившегося вдруг на ни в чем не повинный папоротник, на высокую фигуру самого доктора Карфэкса. Его насмешливый взгляд напомнил ей те времена, когда она в детстве пыталась скрыть от него сыпь, настаивая, будто эта сыпь от того, что она ела клубнику, хотя они оба прекрасно понимали, что у нее корь.

— Чудесное утро для размышлений, — заметил доктор, окидывая взглядом пейзаж, — и ничто не дает мужчине или женщине такого чувства соразмерности, как бухта во время отлива: тогда обнажаются все тайные уродства, которые мы считали забытыми и мертвыми. Однако я не вижу ни лодки, ни лошади — следовательно, вы пришли пешком. Вы любите ходить?

Линнет истолковала его интонацию следующим образом: если это еще не война, то скоро до того дойдет. Доктор Карфэкс что-то подозревает — но что именно?

— Вообще-то люблю, — ответила она холодно. — Я зашла к людям, которые живут там, где я родилась, — в кузнице у Замка Дор, а потом решила прийти сюда. Как вы сказали, сегодня чудесное утро для размышлений.

— Но, кажется, пойдет дождь, — возразил ее противник, — еще до наступления сумерек. Поэтому вам бы лучше дойти с нами до Пенквайта, и я, с вашего разрешения, подвез бы вас в своей двуколке.

Линнет колебалась, украдкой бросая взгляды на полуразрушенное строение, и доктор, от зорких глаз которого не ускользало ничто, недоумевал: отчего это уединенное жилище, хоть и очаровательное в своем романтическом обрамлении, она предпочитает его обществу в двуколке. Быть может, он все-таки прав и она пришла сюда на свидание с кем-то — Трежантиль, конечно, не в счет.

Должно быть, Линнет угадала его мысли, так как медленно поднялась на ноги, взяла свою корзинку и отряхнула с платья приставшие к нему листья.

— Благодарю вас, — произнесла она небрежно, а затем, неожиданно повысив голос — вероятно, чтобы привлечь внимание мистера Трежантиля, все еще сражавшегося с зарослями, добавила: — Наверно, будет разумным принять ваше предложение и отправиться с вами домой, в Трой. А ежевики я смогу насобирать и завтра, если будет хорошая погода.

Очевидно, ее слова были услышаны, ибо мистер Трежантиль, в замешательстве глядя на доктора, появился из зарослей, весь в колючках. Он указал на изгородь, за которой простирались его владения.

— Осторожно, — произнес он нервно, — здесь крутовато. Прошу вас, возьмите меня под руку.

Но Линнет уже была далеко, и мистер Трежантиль не успел ей помочь. Она поднялась по склону холма и была уже в поле, поджидая обоих мужчин. Игнорируя доктора, она одарила его пациента ослепительной, манящей улыбкой.

— Как удалены вы здесь от всех испытаний и суеты мира! — воскликнула она, тепло взглянув на мистера Трежантиля. — Не удивительно, что вы редко отсюда выезжаете. А вам не бывает одиноко?

Такое тепло, подумал доктор, растопило бы сердце самого непоколебимого женоненавистника. Однако какого черта она тратит свое обаяние на Трежантиля? Наверняка что-то замышляет.

— Одиноко?! Боже мой, нет — то есть бывает, но крайне редко. У меня так много увлечений, — взволнованно произнес пациент Карфэкса, не зная, идти ли ему вперед или оставаться рядом с неожиданной гостьей, — он не привык общаться с лицами противоположного пола, за исключением миссис Бозанко. — Я наблюдаю за птицами, коллекционирую бабочек и переплетаю книги, а теперь еще разбираю бумаги доктора Карфэкса. Другими словами, я очень занят с утра до ночи.

Мистер Трежантиль с тревогой взглянул на доктора, осознав, что от волнения коснулся запретной темы: ведь именно из-за этих бумаг его врач обрушил на него свой гнев каких-нибудь десять минут назад. Карфэкс ничего не сказал, и выражение его лица было непроницаемым. А вот миссис Льюворн, напротив, сразу пустилась по следу, как гончая за зайцем.

— Разбираете бумаги? — переспросила она. — Я больше всего на свете люблю это занятие. В прежние времена у нас дома тоже было полно бумаг, и их бы выбросили, если бы не я. Мистер Трежантиль, если вам нужна помощь, я буду счастлива предложить себя в качестве помощника библиотекаря. По правде говоря, мне нечем заняться в «Розе и якоре», особенно днем, когда закрыт бар.

Не очень мелодичные звуки у них за спиной известили и Линнет, и хозяина Пенквайта, что доктор Карфэкс мурлычет какую-то мелодию, что с ним обычно бывало, когда он задумывался, а особенно часто — когда состояние пациента требовало резко изменить план лечения. Мистер Трежантиль узнал этот