Подумав, я решился и заявил Берия, что знаю о существовании шифровки за подписью Сталина, адресованной всем секретарям крайкомов, обкомов и начальникам НКВД, на основании которой меня били
— Что за чепуха? Откуда ты можешь это знать? — удивился Берия. — Ведь ты же сидишь около года.
Я ответил, что эту телеграмму мне показывал на допросе начальник следственной части Ивановского НКВД Рязанцев.
Берия рассвирепел. Он начал ругаться по-грузински и стал что-то возбужденно и со злобой говорить Кобу-лову. А затем по-русски спросил про кого-то, взяты ли — эти, на что Кобулов, кивнув утвердительно, сказал: «Взяты!» И снова оба они заговорили по-грузински…
Допрос у Берия продолжался несколько часов. Все, что я рассказывал, стенографистка записывала, и протокол должен был быть огромным… Когда допрос закончился, Берия сказал:
— Ну иди, разберемся. Преступников накажем».
Кстати, через несколько дней Шрейдера вызвали к следователю, и тот выслушал еще раз все, что он говорил на встрече с Берия, и оформил в виде протокола.
В судьбе Шрейдера— отразилась внутренняя борьба в НКВД, между новым наркомом и старым аппаратом. Оказалось, начальник УНКВД Московской области Журавлев, узнав, что ставится вопрос об освобождении Шрейдера, убедил Берия, что того надо этапировать в Иванове, где на него есть показания. Нарком согласился, и там за арестованного взялись всерьез. Хитрый чекист и опытный оперативник Шрейдер, оговорив собственных следователей и самого Журавлева, добился того, что его вернули в Москву, и снова попал в поле зрения Берия. К тому времени, по-видимому, дело о теплой компании ивановских следователей уже шло вовсю, и эти показания пришлись очень кстати.
Через некоторое время политическое дело против Шрейдера было прекращено. Осужден он был по другой статье, предусматривавшей наказание за преступную халатность и злоупотребление властью. Но это уже к делу не относится…
Так что, как видим, несмотря на душераздирающие описания пыток, о которых автору мемуаров рассказывали соседи по камере, лично со Шрейдером нарком был предельно корректен. Кстати, довольно типичная ситуация для мемуаров: рассказы о жутких зверствах с чужих слов, и никакого собственного опыта по этой части. Это не значит, что при Берия в органах не били — в подобных местах били, бьют и будут бить. И нет никакой гарантии, что в отдельных случаях сам нарком не закрывал на это глаза. Но фальсификация дед и пытки как система, направляемая «сверху», с приходом нового наркома прекратились.
Даже из воспоминаний Шрейдера видно, что реформирование органов шло трудно, «ежовщина» сопротивлялась изо всех сил. На самом деле эта система, конечно, была не ежовской, беспредел в ЧК начался еще при Дзержинском и с тех пор в течение двадцати лет так и не заканчивался. В одночасье такую структуру не реформируешь.
В этом смысле очень показательны воспоминания Павла Судоплатова. Если их внимательно читать, то из них видно, как непросто шел этот процесс на Лубянке и как действовал Берия.
Итак, осень 1938 года. В НКВД работает специальная проверочная комиссия ЦК. В воздухе пахнет грозой. Чекисты, напуганные предшествующими репрессиями, притихли и ждут, на кого теперь обрушится карающий меч. В начале ноября 1938 года последовала резолюция Политбюро о политическом недоверии и аресты руководителей. Судоплатов тогда работал в Иностранном отделе.
«Наступил ноябрь, канун октябрьских торжеств, — вспоминает он. — В 4 часа утра меня разбудил настойчивый телефонный звонок: звонил Козлов, начальник секретариата Иностранного отдела. Голос звучал официально, но в нем угадывалось необычайное волнение.
— Павел Анатольевич, — услышал я, — вас срочно вызывает к себе заместитель начальника управления госбезопасности товарищ Меркулов. Машина уже ждет вас. Приезжайте как можно скорее. Только что арестованы Шпигельглаз и Пассов. (Руководители внешней разведки ОГПУ. — Е. П.)
Жена крайне встревожилась. Я решил, что настала моя очередь.
На Лубянке меня встретил сам Козлов и проводил в кабинет Меркулова. Тот приветствовал меня в своей обычной вежливой, спокойной манере и предложил пройти к Лаврентию Павловичу. Нервы мои были напряжены до предела. Я представил, как меня будут допрашивать о моих связях со Шпигельглазом. Но, как ни поразительно, никакого допроса Берия учинять мне не стал. Весьма официальным тоном он объявил, что Пассов и Шпигель-глаз арестованы за обман партии и что мне надлежит немедленно приступить к исполнению обязанностей начальника Иностранного отдела, то есть, отдела закордонной разведки. Я должен буду докладывать непосредственно ему по всем наиболее срочным вопросам. На это я ответил, что кабинет Пассова опечатан и войти туда я не могу
— Снимите печати немедленно, а на будущее запомните: не морочьте мне голову такой ерундой. Вы не школьник, чтобы задавать детские вопросы'.
Через десять минут я уже разбирал документы в сейфе Пассова».
Там Судоплатов нашел представление о собственном награждении орденом Красной Звезды, а также неподписанный приказ о его назначении помощником начальника ИНО.
«Я отнес эти документы Меркулову. Улыбнувшись, он, к моему немалому удивлению, разорвал их прямо у меня на глазах и выкинул в корзину для бумаг, предназначенных к уничтожению. Я молчал, но в душе было чувство обиды — ведь меня представляли к награде за то, что я, действительно рискуя жизнью, выполнил опасное задание. В тот момент я не понимал, насколько мне повезло: если бы был подписан приказ о моем назначении, то я автоматически, согласно Постановлению ЦК ВКП(б), подлежал бы аресту как руководящий оперативный работник аппарата НКВД, которому было выражено политическое недоверие…»
Но самое интересное — то, что было дальше. Начальником ИНО Судоплатов пробыл около месяца. В декабре начальником отдела был назначен Деканозов, несколько позднее — Фитин. Судоплатов же стал заместителем начальника испанского отделения. С приходом в НКВД новых людей «стариков» значительно понижали в должности — впрочем, некоторые потом снова быстро шли вверх, и Павел Анатольевич в их числе.
