пульсирует.

Раскачивается, пульсирует это самое невещественное и уязвимое существо. Но на его защиту встает вся мощь океана, которому она доверила свое существование.

Но вот упрямо поднимаются континенты.

Скалы храбро высовываются из воды в воздух, в сухое, ужасное пространство света и нестабильности, где для жизни нет никакой поддержки.

И вот течение изменило, волны предали, нарушили свой бесконечный бег, они бьются о скалы, пенятся, разбиваются.

Что будет делать существо, рожденное морем, на сухом песке при свете дня, что, проснувшись, будет делать утром мозг?

Веки у него сгорели, и он не может закрыть глаза, и свет врывается в его мозг. Он не может повернуть голову, потому что его прижимают обломки бетона, стальные прутья зажали голову. Но вот это все исчезает. Он может двигаться. Он может сесть. Он на цементных ступенях, рядом с его рукой, в щели между плитами растет одуванчик. Чуть погодя он встает и тут же чувствует ужасную тошноту. Он знает, что это лучевая болезнь. Дверь всего лишь в двух футах от него.

Он открывает дверь и выходит. За ней тянется бесконечный покрытый линолеумом коридор, тянется милями, слегка поднимается и опускается, а туалет далеко, где-то бесконечно далеко. Он идет по коридору, держась за стену, но держаться не за что: стена превращается в пол.

— Спокойней.

Лицо лифтера висит над ним, как бумажный фонарь, бледное, обрамленное седыми волосами.

— Радиация, — говорит он.

Но Мэнни, по-видимому, не понимая, повторяет:

— Спокойнее.

Он в постели в своей комнате.

— Выпил?

— Нет.

— Болеешь?

— Да.

— О чем ты говорил?

— Не сумел подобрать, — отвечает он.

— Он хочет сказать, что пытался закрыть дверь, через которую проходят сны, но не сумел подобрать ключ.

— С пятнадцатого этажа идет врач, — говорит Мэнни.

Его слова едва слышны сквозь морской прибой.

Он говорит и слышит с трудом. На кровати его сидит незнакомец, держит шприц и смотрит на него.

— Это поможет, — говорит незнакомец. — Он приходит в себя. Плохо? Еще бы. Приняли все за раз?

Он показывает семь пластиковых оберток.

— Дикая смесь барбитурата и декседрина. Что вы хотели с собой сделать?

Дышать трудно, но тошнота прошла, осталась только слабость.

— Все помечены этой неделей. — продолжал врач.

Это молодой врач с каштановым хвостом на голове и плохими зубами.

— Следовательно, вы их получили не по своей карточке. Я вынужден говорить об этом. Мне это не нравится, но я получил вызов и у меня нет выбора. Но не беспокойтесь. Это не уголовное преступление. Вы должны будете вернуться в полицию и вас отправят в Медицинскую школу или клинику для обследования. Там вас пошлют к врачу или назначат ДТЛ — добровольное терапевтическое лечение. Я уже заполнил бланк с помощью вашей идентификационной карточки. Теперь мне нужно знать только, давно ли вы превышаете норму использования наркотиков.

— Несколько месяцев.

Врач что-то записал на листочке, положив его на колено.

— У кого вы заняли фармокарточку?

— У друзей.

— Назовите имена.

Немного погодя врач сказал:

— Одно имя, по крайней мере. Пустая формальность. Это никому не причинит неприятностей. Они лишь получат замечание от полиции, и в течение года их фармокарточка будет под контролем. Простая формальность. Одно имя.

— Не могу. Они хотели мне помочь.

— Послушайте, если вы не назовете имена — это неповиновение. Вас посадят в тюрьму или подвергнут принудительной терапии в институте. Во всяком случае легко можно проследить вашу карточку, на это нужно только время. Давайте, назовите хоть одно имя.

Он закрыл лицо руками, чтобы спастись от невыносимого яркого света, и сказал:

— Не могу.

— Он пользовался моей карточкой, — сказал лифтер. — Да. Мэнни Аренс, 247-602-6023.

Перо врача заскрипело.

— Я никогда не пользовался твоей карточкой.

— Ничего, проверять не станут. Теперь все пользуются чужими карточками, а все проверить невозможно. Я отдал взаймы свою, а пользовался чужой, и так все время. У меня их целая коллекция. Я принимаю такое, чего нет в моей карточке. Спокойнее, Джордж.

— Не могу.

Он хотел сказать, что не позволит Мэнни лгать из-за него.

— Через два-три часа вам будет легче, — сказал врач. — Но сегодня никуда не ходите. Все равно забастовка водителей, поезда ведут национальные гвардейцы, и вообще сплошная путаница. А мне придется идти в государственный комплекс, в десяти минутах отсюда, черт побери.

Он встал, и кровать подпрыгнула.

— В этом комплексе двести шестьдесят детей больны квашноркортом. Голод. Не хватает протеина. Что я могу для них сделать? Я уже затребовал для детей минимального протеинового рациона и ничего не получил. Сплошная красная лента и извинения. Они вполне могут сами купить себе пищу. Так мне сказали. Конечно, могут. Но где ее взять? Делаю им уколы витамина «С» и пытаюсь не замечать голод…

Дверь хлопнула. Мэнни присел на кровать.

Слабый сладковатый запах, как от свежескошенной травы, Он закрыл глаза и из тьмы послышался отдаленный голос Мэнни:

— А хочешь быть живым?