формы. И как странно сейчас звучит это название!

— Хотел бы я снова оказаться там, — совершенно искренне ответил Беннинг.

Бехрент, не отрываясь, смотрел на сияющее облако. Для него оно не было ни удивительным, ни сверкающим, для него оно было вызовом, на который, он знал это, он не мог ответить.

— Буря звезд, — сказал он. — Ревущий вихрь несущихся звезд, пыли, обломков, которые сталкиваются и разрываются гравитационными потоками. Самое бешенное скопление в Галактике…

Он обернулся к ним:

— И Молот там?

— Да, — ответил Рольф. — И Молот — там!

В голосе его звучал металл.

Что до Беннинга, то при виде этого ужасающего места он почувствовал благоговейный страх перед таинственным оружием древних Валькаров, которое было приготовлено и спрятано здесь. Чем он мог быть, этот странно названный Молот? Тот, о котором в Галактике шептались девяносто тысяч лет?

Мысли его вернулись к словам Сомхсея: «ГОСПОДИН, Я ВИДЕЛ НЕБО В ОГНЕ», и такие кошмарные видения предстали перед ним, что Беннингу едва удалось избавиться от наваждения.

— Молот там, — свирепо повторил Рольф, — и мы идем туда. Валькар проведет нас.

Беннинг чувствующий себя слабым, разбитым, повернулся к нему:

— Пожалуй, нам следует еще раз поговорить с Джоммо.

Но даже шагая по коридорам позади Рольфа, он знал, что все бесполезно. Ему, Нейлу Беннингу ли, Валькару ли или им обоим вместе, провести крейсер через звездные джунгли? Невозможно!

Джоммо поднял взгляд, когда они вошли в каюту. Его ненависть и гнев не уменьшились ни на волос, и все же Беннинг ощутил, что что-то в Джоммо изменилось. Железо начало гнуться.

Рольф молча подошел к стене и нажал кнопку. На открывшемся видеоэкране, хоть он и был сбоку по курсу, все-таки впереди хорошо была видна картина звездного шторма.

— Не трать на меня свою утонченность, Рольф, — с легким раздражением сказал Джоммо. — Я уже видел.

— Во мне нет утонченности, — возразил Рольф. Никогда прежде его лицо не выглядело таким застывшим и мрачным. — Я просто иду вперед и делаю, что могу. Ты знаешь, если я сказал, что мы собираемся идти в Скопление, мы пойдем туда. В своем уравнении ты можешь принять это за константу.

Джоммо внимательно посмотрел на Беннинга.

— Если я сделаю то, что ты требуешь, сразу ли мы с Тэрэнией получим свободу?

— О, нет, — насмешливо ответил Рольф. — Не сразу… Проклятые крейсера все еще тащатся сзади и мы сразу окажемся в их власти. Нет, пока мы не выберемся обратно из Скопления.

— Он не хочет этого, он боится, — внезапно сказал Джоммо, по-прежнему глядевший на Беннинга.

Беннинг знал, что это правда. И почувствовал ненависть к Джоммо.

— Я не боюсь, — ответил он, — Но должен заметить, что, учитывая нашу скорость, у тебя мало времени.

Снова молчание. Наконец, Джоммо решительно махнул рукой.

— Я не могу допустить гибели Тэрэнии и все сделаю. — Обращаясь к Рольфу, он добавил: — Но не принимай близко к сердцу, если выйдет не так, как ты рассчитываешь.

Лицо Рольфа помрачнело еще больше, хотя это казалось невозможным.

— Слушай, Джоммо! Всем известно, что ты, как ребенок игрушкой можешь играть разумом человека. Но сейчас не умничай! Если память не вернется к Валькару полностью, если разум его не будет здоровым и мощным, без изъянов и слабостей, то Тэрэния и ты долго не проживете.

— Обещаю, — сказал Джоммо, — что все будет, как ты сказал. Но все же я знаю о разуме больше, чем ты. И думаю, что ты не знаешь, что творишь.

Он встал и внезапно превратился в ученого — спокойного, педантичного, уверенного. Он сказал, какое необходимо оборудование и какая понадобится энергия. Выслушав его, Рольф кивнул и вышел. Беннинг остался. Его сердце бешено колотилось, ему не нравилась скрытая угроза, прозвучавшая в словах Джоммо, ему вообще это не нравилось.

Машина, привезенная Рольфом, выглядела совсем просто. Тысячи человеческих жизней и мыслей, тысячи лет развития психологии и работы в звездных далеких мирах воплотились в эту вещь. Но Беннинг в своем невежестве видел только кубический ящик с верньерами и странными круглыми овалами на лицевой стороне, и предмет, похожий на массивный раздутый металлический шлем.

Джоммо подвесил шлем к потолку и указал Беннингу на кресло. Джоммо молча опустил огромный шлем ему на голову.

Что именно обрушилось на Беннинга, он не знал. «Возможно, электромагнитные волны, знакомые земной науке», — успел подумать Беннинг. Что бы это ни было, оно вторглось в его мозг с неслыханным грохотом, заставило сознание мчаться по сумасшедшей кривой неевклидовой геометрии и кружиться волчком под невероятной бездной. Боли не было. Было хуже, чем боль: безумие скорости, света, полета, мрака, свистящий водоворот, который вращался в его черепе, но был достаточно велик, чтобы засосать в себя вселенную. По кругу, по кругу, все быстрее и быстрее, скользя и проваливаясь, беспомощно погружаясь в мучения освобождения памяти по мере того, как барьеры сгорали один за другим и нейроны отдавали запертые в них знания.

Руки Сомхсея, обнимавшие его, лицо Сомхсея, очень большое, — над ним, и он сам — очень маленький и плачущий, потому что порезал колено.

Женщина. Тэрэния? Нет, не Тэрэния, волосы женщины золотые и лицо ласковое. Мама. Давно…

Сломанное запястье, но сломано оно не при падении с яблони в Гринвиле, что было одним из фальшивых воспоминаний, рушившихся и исчезавших под напором настоящих. Запястье, сломанное во время неудачной посадки на одну из планет Алголя.

Руины. Багровый Антаре в небе, он сам, полуобнаженный подросток, бегающий наперегонки с Арраки, среди поверженных статуй Катууна, играющий со звездами, выпавшими из их рук.

Ночи и дни, холод и жара, еда, сон, болезни, выздоровления, похвалы, наказания, учеба.

Ты — Валькар, запомни это! И ты будешь им снова!

Воспоминания за двадцать лет. Двадцать миллионов деталей, взглядов, поступков, мыслей.

Тэрэния. Девочка Тэрэния, моложе его — прекрасная, остроязыкая, ненавистная. Тэрэния в дворцовом саду, — но это не Зимний Дворец, а громадное суровое здание в столице, — обрывающая лепестки пурпурного цветка и насмехающаяся над ним, потому что он — Валькар и никогда на трон не сядет.

Прекрасная Тэрэния. Тэрэния в его объятиях; пока он губами щекотал ее губы — смеющаяся, и переставшая смеяться, когда он целовал ее. Тэрэния, не подозревавшая, как он ненавидел ее, как глубоко ранили его чувствительную гордость ее детские насмешки, как неистово хотел он ее сокрушить.

Тэрэния, верившая в то, что он говорил и делал, верившая в его любовь, — это было легко, потому что кто мог не любить Тэрэнию, не быть ее добровольным рабом? — допустившая его в закрытые подвалы, где хранились древние архивы и в них — потерянный, забытый, спрятанный ключ к тайнам Валькаров.

Воспоминания… о звуках и цветках, о прикосновениях к шелку и женскому телу, к коже и металлу, к неразрушимому пластику древних, древних книг.

Развалины тронного зала, открытые небу, задумчивое озеро, звезды, ночь и отец. Скорее полубог, чем человек, далекий и могущественный, бородатый, с глазами сокола. В ту ночь отец — рядом с ним, указывающий на звезды.

Указывая на Скопление Лебедя, говоривший:

— Сын мой, Молот Валькаров…

ВОСПОМИНАНИЯ, ВОСПОМИНАНИЯ — РЕВУЩИЕ, ГРОХОЧУЩИЕ СЛОВА И НАЗВАНИЯ!

Слова и поступки, факты — все аккуратно упаковано, а потом — пустота, провал. Словно завеса опустилась в лаборатории Джоммо, Одна жизнь кончилась и началась другая. Валькар умер, родился Нейл Беннинг.

Теперь, через десять долгих лет, Валькар родился снова. И не исчезли ни Нейл Беннинг, ни те десять