Эмили многозначительно посмотрела на Крукса, который пожал плечами, будто шутливо принимая свое поражение. И вместе с остальными они поспешили туда, где стояли Уолт и Аллен.
Когда они подошли, трава уже завершала трансформацию. Слепленная из метаний и сплетений хлорофилла, перед ними лежала фигурка девочки-младенца. Под их взглядами она открыла глаза.
– Не прикасайтесь к ней, – предупредил Крукс. – Помните, как тяжело подействовал физический контакт на Аллена.
Эмили нагнулась к прелестному личику девочки.
– Как твое имя, милочка?
– Силь… Силь… Сильвия.
– И только?
– Больше я не помню.
Эмили хотелось прижать малютку к сердцу, но она воздержалась.
– Ничего, милочка. Посмотри, вот и дружок для тебя. Аллен выступил вперед и помог Сильвии встать.
– Море, – сказала она, едва они соприкоснулись.
И, не обращая внимания на людей, пара голых крошек возобновила свое неуклонное движение на запад.
– Возможно ли, – сказал Крукс, – чтобы что-то одновременно и чаровало, и внушало ужас?
– А вы никогда не видели, – спросил Уолт, – обычную проститутку в городе оргий и ее тело – склеп любви?
Остин побелел и воскликнул «Сэр!». Мадам Селяви захихикала. Дэвис стер пятнышко с очков. Юный Саттон ухмыльнулся.
Крукс повернулся к Эмили, подняв бровь, словно говоря: Да,
14
«Ухо может человеческое сердце разорвать быстрее, чем копье»
Медленный нескончаемый день двигался вперед, никуда не прибывая. Эмили слышала, как Оси его скрипят, будто вращаться не хотят, ненавидя движение.
И никаких Времен Года, и ни Ночь, ни Утро. Это было Лето, вложенное в Лето, столетия Июней.
Она пребывала в бесконечном путешествии по Улице Эфира.
Эмили прожила вечность в Обители Лета. Простейший факт. Никогда не было Амхерста, Лавиньи, мамы, Сквайра, Карло – все они только плоды ее воображения. А вовеки существовали только не меняющийся ландшафт, ее спутники и стайка детишек.
Теперь их было шестеро: Аллен, Сильвия, Харт, Делмор, Энн и Адриенна. Закопанные в почву Земли их невежественными горюющими близкими, они, как прилежные личинки, прокопали ходы и вышли из своего кокона, дерна, в Обители Лета в прекрасных формах детства и с разумом, прополоснутым Летой.
Не уставая, не нуждаясь ни в еде, ни в питье, дети, несомненно, шли бы без остановки к своему дальнему мистическому морю, если бы их не задерживали люди. Однако узы, возникшие между Алленом и Уолтом, все еще были крепкими, и дети останавливались, когда останавливались люди.
Во время таких остановок – все менее регулярных по мере того, как путешественники утрачивали связь с земными ритмами, дети образовывали безмолвный круг интроспекции. Эмили вспомнился нелепый сеанс в «Лаврах» – кольцо детей походило на тот фарс не более, чем Парламент походит на стаю галдящих ворон.
Что произойдет, когда к ним прибавится седьмой ребенок, предсказать не мог никто. Даже Аллен сказал, что не знает…
Эмили не представляла, что заставляет остальных продолжать эти безумные поиски спасения из загробного мира. Ею самой двигала только любовь к Уолту и мечты о том, какой может быть их жизнь по возвращении на Землю.
Эмили и ее Поманокский Покоритель не насладились другим свиданием после первого. Эмили сама не искала Уолта для второй «полуночной» встречи, а он не пришел к ней. И очень хорошо. Даже по ту сторону смерти следовало соблюдать декорум. Эмили было довольно знать, что их неугасимая любовь все еще пылает подобно вулкану под поверхностью их дружественности.
Она испытывала жалость к остальным, лишенным такой опоры, и пыталась делиться с ними своей силой и бодростью.
Но в этот день – возможно, седьмой после их прибытия, возможно, семисотый, – среди истомленных путешественников не отыскалось бы и искры надежды.
Когда знакомый возглас Уолта вывел их из апатии, они еле побрели к месту реинкарнации, несмотря на ее решающее значение.
– Наше последнее утомительно безупречное дитя, – протянул Крукс, когда они окружили завершающего младенца травы. – Кто-нибудь уже услышал Трубный Глас?
Уолт смотрел на заново рожденного мальчика непонятным взглядом, с выражением непривычной тревоги на лице.
– Что-то путает меня там, где я думал себя безопасней всего! Как может самая эта земля не занемочь, переполненная мертвечиной? Где гнусные жидкости, которыми она напитана? Если я проведу борозду моим плугом, он вывернет смрадную плоть! Каждый комочек этого перегноя прежде был частью больного, поколений пьяниц и обжор!
Уолт упал на колени и погрузил пальцы в почву.
– Самый ветер должен нести заразу!
Эмили поспешила к Уолту, опустилась на траву и обняла его.
– Уолт, прошу тебя! Ты нужен нам! Не поддавайся бреду… ради меня!
Мало-помалу рыдания стихли, и Уолт пришел в себя. Он встал и вытер выпачканные землей руки о штаны.
– Ну хорошо. Я не земля и не придаток земли. Я друг и спутник людей, таких же бессмертных и неизмеримых, как сам я.
– Гораздо лучше, – одобрила Эмили.
Пока Уолт переживал свой миг устрашающего сомнения в видимостях, мадам Селяви кругами приближалась к новейшему ребенку. Теперь, опустившись рядом с ним на колени, она спросила с сахариновой сладостью:
– Скажи нам твое имя, petit be be [147].
– Мое имя Езра…
И тут мадам Селяви завизжала:
– Слушай, Езра, черт проклятый! Ты вытащишь нас из этого ада, не то я снова тебя пришибу!
Ясновидица сжала горло ребенка обеими руками… И замерла, будто парализованная Гальваническими Силами.
Изо рта Езры раздался голос мадам, звонкий, как колокол
