почувствовал легкость. Я еще не знал, к какому выводу придет Крутов, но мне сделалось легко на душе.

— Восемнадцать ноль-ноль, — сверил часы по склянкам замполит. — Идите, продолжайте службу. Договоримся так. Оценки вашим поступкам, вашему поведению с сегодняшнего дня мы будем ставить по вашим делам, по отношению к обязанностям. По-моему, что справедливо. И не думайте о том что было, живите будущим. Ваша жизнь в самом начале. Вы свободны.

— Есть, товарищ капитан-лейтенант.

— Да, вот что еще…

Я в дверях был. Обернулся.

— Это весьма похвальное качество — выручать товарища, но брать на себя неблаговидные поступки разгильдяя… Не советую. Боева надо шлифовать. Впрочем… О Боеве мы еще поговорим.

— Есть.

— Вы свободны, идите!

Хорошо тогда Леня сказал: «Где солнце, там и тень». Просто. Солнце и тень. Они же всегда вместе. Как собака с хвостом, как человек со своими заботами… Заботы наши не отряхнешь, от них не отделаешься. Сколько человек живет, столько его и одолевают заботы. Я не исключение из правил. Одна забота была, одна печаль — попасть на корабль. Теперь новые одолевают. Главная — найти место в общем строю. Беспокоит меня история, в которую я влип из-за Гришки Боева. Отвечать придется. Когда? Вот уже неделю мы снова в море. Еще один шторм мне пришлось пережить. Перенес. Почти не мутило. Привыкаю. Во время качки все реже думаю о том, что качает. После шторма наступил штиль. Как, в жизни. Солнышко выглянуло, потеплело. Очень тепло. А ведь на носу ноябрь.

Понедельник в нашей жизни день особенный. С утра до обеда политзанятия. Обычно их ведут командиры боевых частей. На этот раз занятие общее, ведет его Крутов. Назвал тему.

— С сегодняшнего дня мы несколько меняем форму наших занятий, — говорит Крутов. — Отныне, раз в месяц, мы станем не только проверять ваши знания, но и говорить о том, что наболело, что мешает нам в становлении коллектива.

— Мы здоровы, — раздался голос. — У нас ничего не болит.

Моторист Вася Вакуленко говорил, его голос.

— Вы так думаете, Вакуленко?

— Так точно, товарищ капитан-лейтенант, — встал моторист.

— Сидите, — разрешил Крутов. — Как бы мне хотелось, чтобы ваши слова, Вакуленко, подтвердились. Факты, к сожалению, говорят об обратном.

Интересное начало, по лицам видно. Нет ни одного матроса, который бы пристраивался вздремнуть, как это бывало раньше.

— Видите ли… Флот силен не только новейшей техникой, все возрастающей мощью, совершенством кораблей. Наш военно-морской флот силен еще и своими вековыми традициями.

Крутов спокойно начал разговор. Вроде как о житье-бытье собрался потолковать.

— Одна из флотских заповедей гласит: сам погибай, но корабль выручай. Слова этой заповеди наполнены глубоким содержанием. В море не окопаешься, не притаишься для одиночных действий. Каждый человек в море до тех пор боеспособен, пока жив, не потерял хода корабль. Этому святому правилу подчинена ваша учеба, ваши тренировки. Вы что-то хотите сказать, Вакуленко?

— Да.

— Говорите.

Вакуленко всегда что-то скажет. Он и на палубе всех заводит, любит спорить. Ему сейчас просто неймется.

— Не знаю, как кто, товарищ капитан-лейтенант, но мне с самой гавани снится один и тот же сон. И только я начинаю свой родной Ростов во сне разглядывать, звучит сигнал тревоги. Ни разу не удалось досмотреть сон до конца. А все почему? Тренировки.

— Ты в темпе сон смотри!

— Продолжение каждый раз заказывай!

— По сериям разбей!

Оживились. Кто что советует.

— Да. Тренируетесь вы много, — соглашается Крутгов. — Но в том-то и дело, что не одними только тренировками достигается мастерство. Наивысшей боеспособности добивается та команда корабля, в которой создан здоровый климат, высоко развиты чувства товарищества, взаимовыручки.

Сейчас Крутов перейдет к фактам. Каждый это понял, каждый примеряет слова замполита к себе. Кто за спины прячется, кто спокойно сидит. Мне немного не по себе. Что-то я сделал не так в той истории с Боевым. Все мы в той истории поступили не так. Хотя угрызений совести я не чувствую.

— Вы напрасно отводите глаза, Боев, — говорит замполит. — Я специально просил командира корабля не применять к вам дисциплинарных взысканий, не наказывать остальных участников шлюпочного похода. Я хочу, чтобы мы все вместе разобрались в случившемся, дали оценку этому чепе. Для того чтобы впредь у нас на корабле подобного не происходило. У кого какие вопросы, кто хочет высказаться по этому поводу, прошу…

Необычные слова говорил замполит. Как это сами? Есть начальство, ему виднее. Всегда так было. Провинился — получи сполна. Какие могут быть вопросы? Когда это случилось, все матросы обсуждали событие между собой. Гришка, говорили, гад, всех подвел, старшину в особенности, но не продавать же было его. Есть на флоте еще одна заповедь: сам погибай, но товарища выручай.

— Я, конечно, выскажу свое личное мнение, — встал Вакуленко, — не оправдываю я Боева, но ребята поступили честно.

— В чем?

— В том хотя бы, что вину Боева взяли на себя. Не получилось — другое дело, — объяснил Вакуленко, — в том сам Гришка виноват, но ведь это и есть товарищество.

Вакуленко литой. Похож на заготовку металлическую. Форма облегает его плотно. И прямой, как стержень. На его стороне авторитет. Он моторист первого класса. Двигатель знает так, что с закрытыми глазами на слух может определить любой дефект. С ним считаются. Если что где случается, его и на другие корабли вызывают. От знаний своего дела у него уверенность в себе. Он с достоинством держится.

— Начальство тоже любит палку перегибать, — говорит Вакуленко. — Велика беда — бутылка водки. Скоро праздник. Может быть, Боев решил себя доппайком обеспечить на праздничные дни?

— Может быть, — соглашается Крутов. — Кто еще так думает?

Слово берет штурманский электрик Володя Канарейкин. Шустрый, торопливый человек, худой до звона, постоянный выступающий на всех собраниях и занятиях, он во всех случаях сторону начальства держит.

— Есть такое слово на военной службе — не положено, — частит скороговоркой Канарейкин. — А раз так, то здесь и обсуждать нечего. Сказано — нельзя, по-другому и быть не может. Мы не должны нарушать устав.

— Канарейкин святее бога!

— Ты ж не в клетке, чего распелся!

— Во даёт!

Канарейкина не так-то просто сбить. Он всегда до конца договорит. Заканчивает он в том смысле, что случай этот из ряда вон выходящий, и мы должны осудить и сам факт, и поведение всех гребцов.

— Кто еще что скажет?

Молчат матросы. Пошумели и стихли.

— Канарейкин, вы серьезно считаете, что случай этот из ряда вон выходящий?

— Да.