потому что, когда я действительно впервые увидел машину, в которую сваливали мусор из огромных (так мне казалось) контейнеров, мне было очевидно, что именно эту машину, именно этого водителя я уже много раз видел, но не здесь, не на нашей короткой улице, соединявшей два широких городских проспекта. Я видел эту машину при совсем других обстоятельствах, и водитель этот, темнокожий и лысый, как глобус, помог мне… в чем? Этого я припомнить не мог, как ни старался, а подойти и спросить мне, конечно, в голову не приходило, я был ребенком, не помню сейчас, сколько мне было точно – шесть или семь, ходил я уже в школу или только готовился…

А когда, набравшись храбрости, я решил подойти и независимым тоном спросить у водителя: «Мы знакомы?»… тот же вопрос, который я потом задавал множеству людей при самых разных обстоятельствах, вам тоже, да… Так вот, когда я, наконец, решился, машина перестала приезжать. Мусор, конечно, убирали, но приезжала теперь другая машина, и водитель был другой – белобрысый парень с тяжелым взглядом.

Стационарное состояние моей психики оформилось лет в тринадцать. Просыпаясь утром, я смотрел в потолок своей давным-давно знакомой комнаты, и мне казалось, что я здесь уже бывал – странное ощущение: конечно, я здесь бывал, я здесь жил, я проводил в своей комнате много часов, я знал расположение всех трещин в штукатурке и всех чернильных пятен на дереве секретера, но все равно, просыпаясь, я вдруг (всякий раз вдруг) понимал, что я уже бывал в этой комнате, но, в том-то и дело, что не совсем в этой – я вспоминал, что на потолке должен быть желтый след от брызнувшего как-то шампанского, но его не было, и это меня смущало минуту-другую, будто я проснулся не в своей постели. А потом я вспоминал, конечно, что в моей комнате никогда не было на потолке следа от шампанского, но я точно помнил, что в моей комнате такой след был… ужасное ощущение раздвоенности сознания и, в то же время, общности, единственности мира, в котором все мои дежа вю не отдельны и не случайны, а составляют незыблемую систему.

Я знал уже, что так происходит не со всеми, точнее – ни с кем, кого я знал и с кем мог поделиться сокровенным. Вначале-то я рассказывал всем и каждому – маме с папой, прежде всего. Мама слушала не то чтобы без интереса, но с интересом, на который я не рассчитывал, – она испугалась, с ее сыном происходило что-то такое, чего не случалось с другими детьми. Как-то она повела меня к детскому психиатру. Тот, выслушав мои сбивчивые истории, сказал, что у меня гиперактивное сознание, и прописал таблетки, которые я наотрез отказался глотать – видимо, организм инстинктивно понимал, что это не нужно. Знаете, как я сопротивлялся! Я выбрасывал таблетки, я их прятал в рукаве, закладывал за щеку и выплевывал – в конце концов, заявил, что пить не буду, пусть меня из дома выгоняют, пусть запирают в темной комнате на весь день, пусть не позволяют читать книги – не буду, и все. Мама смирилась, а я перестал рассказывать о своих дежа вю, которые не только не становились реже, но, напротив, к четырнадцати годам стали такой же неотъемлемой частью моей жизни, как еда, сон и душ по утрам.

Когда нам начинали в школе объяснять новую теорему, я вспоминал, что уже слышал это объяснение, не совсем такое, не совсем теми словами, но слышал, хотя и не мог воспроизвести доказательство сам. Знаете, как это бывает – помнишь сам факт, помнишь обстановку, в которой было сказано нечто, помнишь даже слова, но вспоминаешь их именно в тот момент, когда эти слова произносят в реальности – в памяти они сразу отражаются, и кажется, что они уже были там раньше, а в реальности возникли только сейчас. Обратное отражение, если вы понимаете, что я имею в виду…

Конечно, это не ясновидение, как вы сначала подумали. Ничего общего. Я никогда не вспоминал ничего такого, что со мной еще не происходило. Никогда не было, скажем, случая, когда я шел бы по улице, вдруг понимал, что из-за угла вылетит автомобиль, я упаду… а через секунду или минуту из-за угла действительно вылетает машина, но я уже готов и бросаюсь в сторону вовремя, чтобы не попасть под колеса. Это было бы ясновидением, да, но такого со мной никогда не происходило. Было все наоборот: я видел вылетавший из-за угла автомобиль, делал шаг назад и вспоминал – улицу (именно эту), автомобиль (этот самый, хотя в памяти он мог быть другого цвета или даже другой марки).

Со временем я научился использовать свои дежа вю для принятия решений. Это произошло, когда я уже учился в колледже в Ариэле. Я ездил сначала каждый день автобусом из Тель-Авива, а потом снял комнату… Эта история тоже интересна, потому что дежа вю как-то спасло меня от смерти, расскажу потом, если захотите. Тогда я понял, что собственную память просто обязан, раз уж так получилось, использовать для того, чтобы принимать правильные решения. Скажем, подавать ли документы в фирму «Эксель». Мне нужна была подработка, денег не хватало, мама (отец к тому времени умер) не могла помогать мне так, чтобы я удовлетворял свои молодые потребности… Прихожу в офис для собеседования, вспоминаю, естественно, что я здесь уже был, только столы стояли не так, и девушка-секретарша была не блондинкой, а жгучей брюнеткой, и руку за моим удостоверением протянула нехотя… И я начинал тянуть за эту нить, пытаться понять, что было дальше – в памяти, не в реальности. В реальности я протягивал документ (в памяти тоже), меня приглашали пройти в кабинет (я помнил, что вошел не в кабинет, хозяин фирмы – да-да, в точности такой же, как в реальности, – вышел в приемную, и мы беседовали, сидя в низких креслах у журнального столика), мне задавали вопросы, но слушал я не хозяина, а всматривался и вслушивался в то, что происходило в памяти, ловил момент… вот! Мне не нравились условия, я понимал, что работать придется больше, чем позволял студенческий график… дальше вспомнить не мог, потому что внимание переключалось на реальность, нужно было реагировать на голос, и я говорил: «Извините, меня это не устраивает», хотя ни слова в тот момент не помнил из того, что только что объяснял хозяин фирмы. Память вытесняла на какое-то время…

Вам надоело слушать, извините, сейчас перейду к делу, я только хотел, чтобы вы отнеслись к моим дежа вю серьезно. Это не игра фантазии, не ясновидение… Дежа вю, ничего больше.

– Значит, вы вспомнили… – протянул Манн, намеренно не закончив фразу.

– Как убили художника, – сказал Антон, прислушиваясь к собственному голосу и каждое следующее слово произнося все более уверенно. – А потом убийца заметил девушку и направился к ней, но она успела спрятаться… или выбежать из церкви.

– Этот человек… убийца… видел вас?

– Не могу сказать точно. Полумрак…

– Вы стояли за колонной?

– Нет. Рядом.

– На расстоянии…

– Сейчас я не могу вспомнить, какое расстояние нас разделяло. Метра три? Я… или звук шагов… отвлек его от девушки, и…

– Она скрылась, – закончил Манн.

– Не знаю. – Антон пытался вызвать воспоминания, вспомнить каждую деталь, но по заказу не получалось. По заказу не получалось никогда – какие-то детали пропадали, какие-то память присочиняла сама, так ему, во всяком случае, казалось, и он переставал понимать, чему должен верить, чему нет, а что подвергать сомнению и анализу.

– Когда я нервничаю, – попытался объяснить он, – память расплывается.

– Ничего этого не происходило на самом деле, – сказал Манн с полувопросительной интонацией. – Я хочу сказать: если бы вы сейчас давали показания в полиции, то не могли бы ручаться, что все, вами рассказанное, происходило на самом деле?

– Нет. То есть… Происходило, конечно. Иначе я бы этого не помнил.

– Но как же…

– Не знаю. То есть… У меня есть объяснение. Для себя. Иначе трудно было бы жить. Себе я все объяснил. Собственно… Профессию я выбрал именно такую, какая позволяла… Но это другой вопрос. Не думаю, что должен забивать вам голову гипотезами, которые, скорее всего, не имеют никакого отношения к реальности. Ad hoc[1]. Знаете, что это означает?

– Да, – коротко сказал Манн.

– Типичная гипотеза ad hoc. Лично для меня. Чтобы я смог себе что-то объяснить. Ни один физик… Да я и не пытался… Послушайте, – взмолился Антон, – я не для того к вам пришел, чтобы теоретизировать по поводу…

– А зачем же? – с интересом спросил Манн.