— Когда Бог не захотел видеть отца нашего на престоле великокняжеском, то не хотим видеть на оном и тебя.

Взяли духовную грамоту Юрия Дмитриевича, а в ней сказано, что завещает он платить великому князю с Галича и Звенигорода тысячу двадцать шесть рублей в счёт ордынской семитысячной дани. Понимал покойный, что если сам по старине брал, то и дальше должнобыть так, а теперь в роду старшим остался именно Василий Васильевич.

Но Косой и с последней волей отца не захотел считаться.

Тогда братья выгнали его из Москвы силой и призвали в столицу законного государя.

Так, переживши превратности многие, возвратился Василий Васильевич на московский стол. Коротко и жёстко было первое же распоряжение великого князя: боярина Всеволожского, в нетях сказавшегося, отыскать, за многие измены живота лишить, имения отобрать в казну. Тако повелеши — тако было исполнено.

Погасла ещё одна жизнь, страстями пережжённая, и никто в окружении княжеском не посмел о ней и вздохнуть.

А 21 мая 1434 года велел Василий Васильевич очи выняти двоюродному брату, тёзке своему Василию, который прозывался Косым, а теперь получил пожизненно ещё и кличку Слепца.

Трудно припомнить подобное злодейство в истории русских княжеских родов со времён Рюрика, Мономаха. Те, кто знал Василия Васильевича за человека нерешительного, доброго, христолюбивого, поначалу верить не хотели, что способен он на такую жестокость.

Он и сам не поверил бы, скажи ему кто год назад, что такое сотворит. Жизнь в тихости, в размеренной причинности каждого поступка, жизнь по законам, издревле установленным и чтимым, может быть, очень медленно переменяет человека, а может быть, почти вовсе не переменяет. Но если в столь короткий срок клятвопреступление сменяет возвеличенье, а потом опять — бесчестие и угроза жизнескончания от рук братьев и дяди и снова призыванье в Москву, а он, законный великий князь, что утлая ладья, качается в волнах, не смея ни прибиться к берегу, ни утонуть, тогда должно твёрдо и быстро самому решать, никто за тебя поступки твои не расчислит, решать осмысленно, безопасие себе, трону и семье обеспечивая, а народу своему — спокойствие и защиту, что обещал пред лицем Божиим на посажении. В таком обстоянии, таких бедах-напастях человек перемениться может и в два дня, тогда воля его и самочиние не в похва-ление действуют, а в необходимости.

— Уж не заносился более Василий в мечтаниях сравняться славою с предками, цены сам себе не назначал, но твёрдо понял, в житейских страхованиях, что власть, вручённая ему волею отца и благословением Церкви, должна быть крепка и едина в его руке, и он за неё ответчик. Мало размышляя, отдал он страшные свои приказы, трепет наведя. Он только чувствовал: так надо сейчас.

А судить его будет за это Бог и совесть.

Софья Витовтовна сына оправдывала безоговорочно, более того, она и раньше побуждала его к беспощадности. Правда, не всегда была она кровожадной, до начала замятни, случалось, на приёмах иноземных послов напоминала, что отец её великий князь Витовт издал закон, согласно которому осуждённые на смерть преступники должны были самолично исполнять над собой приговор. — Я тоже не постигаю, — говорила, — как это ни в чём не повинные третьи лица могут привлекаться к человекоубийству?

Василий, слыша это, соглашался, но вот когда воевода Борис Тоболин и князь Иван Баба, настигнув Косого в постыдном бегстве, спросили, как поступить с вероломцем, не сделать ли его косым окончательно, чтобы не пакостил больше, Василий постиг, что вполне можно привлечь третьих лиц, и дал позволение ослепить клятвопреступника.

Владыка Иона не мог не воспринять это жестокое деяние как великий грех перед Богом, но открыто осуждения не высказал. А когда иные приступали к нему с вопросами: владыка, как же? — отвечал сурово, что князь муку вечную на себя принял и ответ держать будет не перед людьми. Надо понимать, Иона решительно встал на сторону Василия как носителя верховной державной власти на Руси. Дана эта власть ему для сохранения мира и тишины. Многое он перенёс, чтобы удержать вручённую ему законную власть. И это его оправдание.

Когда вышел Василий с наспех собранной толпой защитников навстречу войску Юрьеву и был посрамлён на Клязьме, и князья Добринские предали его, говоря: «Нет, с таким государем пропадёшь!», и некоторые другие бояре роптали, вспоминали отца Василия и деда его Донского, которые-де в подобных случаях вели себя иначе, Иона был уверен, что в происшедшем нет никакой вины великого князя. Дмитрий Иванович Донской, узнав о нашествии Тохтамыша, покинул Москву, ушёл на север для сбора войск. И Василий Дмитриевич, когда Тимур к Ельцу приблизился, точно так же поступил. Но Василий Васильевич не мог, как они, повести себя, потому что на этот раз впервые неприятель не со Степи шёл, а как раз с севера, со своих земель.

А когда сослали Василия в Коломну, православный-то народ неспроста бежал из Москвы, посрамив тем князя Юрия и принудив добровольно отдать незаконно занятый престол.

Когда второй раз Юрий Дмитриевич на московский стол забрался, и Василий перед побегом из Москвы таился в митрополичьем Чудовом монастыре, Иона поспешил к страдальцу с утешением.

— Владыка, я на Господа самого возроптал, — признался Василий. — За что попускает окаянным людям противоправные и богомерзкие дела вершить?

— Не возроптал, нет, не возроптал ты, сын мой, но лишь боль свою не смог сдержать. Вспомни, как Сам Спаситель на Кресте возопил: «Боже мой, зачем ты меня оставил?» В мире многое кажется несправедливо устроенным: торжествуют лжецы, обогащаются грешники, а праведники страдают и нищенствуют, много в жизни случайных болезней, смертей, необъяснимых поступков, когда один человек убивает другого или самого себя… Пытаться постигнуть всё совершающееся в жизни — значит хотеть узнать тайную волю Божию. Надо при всяком сомнении помнить, что ничто не делается безрассудно, но по великой надобности и по правде. На первый взгляд творится видимый непорядок, а со стороны Божией всё обусловлено, и впоследствии и нам, смертным, становится это очевидным. Попускает Господь многим праведникам быть в бесчестии и скорбях, но взамен даёт им богатство благодати и внутреннее утешение. Попускает Господь грешникам быть в благоденствии и процветании, но отнимает спокойствие совести и терпение духа. Не сдаваться на милость врагу, — заключил владыка, — но терпеливо сносить испытания и страсти, что посылает Всевышний, перенести всё, по примеру Господа нашего Иисуса Христа, и ты победишь, чадо, верь!

…А ведь так и получилось!

После внезапной смерти дяди Василия Васильевича словно подменили — ни былой оторопи, ни тени шаткости. Он сознавал свою полную правоту-и по старине, и по роду теперь он был великий князь. С этим согласились и Дмитрий Красный, и Шемяка, только Косой продолжал валять дурака:

— Смотри-ка, значит, прав был Василий, когда говорил в Орде, что от отца к сыну великое княжение передаётся!

Потом, оставшись в одиночестве и потерпев несколько неудач в своих домогательствах, Косой винился, заключал вечный мир, а затем снова и снова нарушал его. Стало очевидным, что необходимо последнее сражение, которое бы окончательно решило судьбу побеждённого. Оба Василия тщательно готовились к нему.

Перед выходом из Москвы в харатийной палате, как и в год объявления войны, князем Юрием, собрались на совет великий князь, Софья Витовтовна, владыка Иона, только вместо переветника Добринского был воевода Александр Брюхатый. И то ещё было несхожим, что верховное слово принадлежало только великому князю, а Софья Витовтовна из властной великой княгини превратилась в кроткую любящую мать, куда всё её буесловие делось.

— Я, Вася, литовских копейщиков позову, а? Их князь Иван Баба в Москву привёл.

Василий Васильевич ответил не вдруг, подумав:

— Во второй суйм[85] разве что поставить их…

— А Иван Можайский не отвильнет опять?

— Нет. В дяде я уверен.

— Но Шемяку поостерегись.