Улыбаясь своей обычной улыбкой, г-жа Форестье обернулась и протянула ему руку, которую он мог рассмотреть чуть не до плеча, – так широк был рукав ее белого, отделанного кружевами пеньюара.
– Что так рано? – спросила она и добавила: – Это не упрек, это всего только вопрос.
– Сударыня, – пробормотал он, – я не хотел идти, но ваш муж, которого я встретил внизу, заставил меня подняться наверх. Мне до того неловко, что я даже не решаюсь сказать, зачем я пришел.
Г-жа Форестье показала рукой на стул:
– Садитесь и рассказывайте.
В руке у нее было гусиное перо, которое она ловко вертела двумя пальцами. Перед ней лежал большой, наполовину исписанный лист бумаги, свидетельствовавший о том, что Дюруа помешал ей работать.
Видно было, что ей очень хорошо за этим рабочим столом, что она чувствует себя здесь так же свободно, как в гостиной, что она занята привычным делом. От ее пеньюара исходил легкий и свежий аромат только что законченного туалета. Дюруа пытался представить себе и как будто уже видел перед собой ее молодое, чистое, сытое и теплое тело, бережно прикрываемое мягкою тканью.
– Ну так скажите же, в чем дело? – видя, что Дюруа не решается заговорить, спросила она.
– Видите ли… – начал он в замешательстве. – Право, мне неудобно… Дело в том, что вчера я сидел до поздней ночи… и сегодня… с самого утра… все писал статью об Алжире, которую у меня просил господин Вальтер… Но у меня ничего не выходит… Я разорвал все черновики… Мне это дело незнакомо, и я попросил Форестье… на этот раз прийти мне на помощь…
Довольная, веселая и польщенная, смеясь от души, она прервала его:
– А он послал вас ко мне?.. Kак это мило с его стороны…
– Да, сударыня. Он сказал, что вы еще лучше сумеете выручить меня из беды… А я не хотел, не решался. Вы меня понимаете?
Она встала.
– Такое сотрудничество обещает быть очень приятным. Я в восторге от вашей идеи. Вот что: садитесь- ка на мое место, а то в редакции знают мой почерк. Сейчас мы с вами сочиним статью, да еще какую! Успех обеспечен.
Он сел, взял перо, положил перед собой лист бумаги и приготовился писать.
Г-жа Форестье стоя следила за всеми его движениями, потом достала с камина папиросу и закурила.
– Не могу работать без папиросы[29], – сказала она. – Итак, о чем же вы намерены рассказать?
Дюруа вскинул на нее удивленные глаза.
– Этого-то я и не знаю, потому-то я и пришел к вам.
– Ну хорошо, я вам помогу. Соус я берусь приготовить, но мне необходимо самое блюдо.[30]
Дюруа растерялся.
– Я хотел бы описать свое путешествие с самого начала… – робко проговорил он.
Она села против него, по ту сторону большого стола, и, глядя ему в глаза, сказала:
– В таком случае опишите его сперва мне, мне одной – понимаете? – не торопясь, ничего не пропуская, а уж я сама выберу то, что нужно.
Дюруа не знал, с чего начать, – тогда она стала расспрашивать его, как священник на исповеди; она задавала точно сформулированные вопросы, и в памяти его всплывали забытые подробности, встречи, лица, которые он видел мельком.
Так проговорил он около четверти часа, потом она неожиданно перебила его:
– А теперь начнем. Представим себе, что вы делитесь впечатлениями с вашим другом: это даст вам возможность болтать всякий вздор, попутно делать разного рода замечания, быть естественным и забавным, насколько нам это удастся. Пишите:
«Дорогой Анри, ты хочешь знать, что такое Алжир[31]? Изволь, ты это узнаешь. От нечего делать я решил посылать тебе из убогой мазанки, в которой я обретаюсь, нечто вроде дневника, где буду описывать свою жизнь день за днем, час за часом. Порой он покажется тебе грубоватым, – что ж, ведь ты не обязан показывать его знакомым дамам…»
Она остановилась, чтобы зажечь потухшую папиросу, и тихий скрип гусиного пера тотчас же прекратился.
– Давайте дальше, – сказала она.
«Алжир – это обширное французское владение, расположенное на границе огромных, неисследованных стран, именуемых пустыней Сахарой, Центральной Африкой и так далее.
Алжир – это ворота, прекрасные белые ворота необыкновенного материка.
Но сперва надо до них добраться, а это не всякому способно доставить удовольствие. Наездник я, как тебе известно, превосходный, я объезжаю лошадей для самого полковника. Однако можно быть хорошим кавалеристом и плохим моряком. Это я проверил на опыте.
Помнишь ли ты полкового врача Сембрета, которого мы прозвали доктором Блево? Когда нам до смерти хотелось отдохнуть сутки в госпитале, в этой земле обетованной, мы отправлялись к нему на прием.
Как сейчас вижу его красные штаны, его жирные ляжки; вот он сидит на стуле, расставив ноги, упираясь кулаками в колени, – руки дугой, локти на отлете, – вращает круглыми рачьими глазами и покусывает седые усы.
Помнишь его предписания:
– У этого солдата расстройство желудка. Дать ему рвотного номер три по моему рецепту, затем двенадцать часов полного покоя, и он выздоровеет.
Рвотное это представляло собой сильно действующее, магическое средство. Мы все же принимали его, – другого выхода не было. Зато потом, отведав снадобья доктора Блево, мы наслаждались вполне заслуженным двенадцатичасовым отдыхом.
Так вот, милый мой, чтобы попасть в Африку, приходится в течение сорока часов испытывать на себе действие другого, столь же могущественного рвотного, составленного по рецепту Трансатлантической пароходной компании».
Г-жа Форестье потирала руки от удовольствия.
Она встала, закурила вторую папиросу, а затем снова начала диктовать, расхаживая по комнате и выпуская сквозь маленькое круглое отверстие между сжатыми губами струйки дыма, которые сперва поднимались столбиками, но постепенно расползались, расплывались, кое-где оставляя прозрачные хлопья тумана, тонкие серые нити, похожие на паутину. Время от времени она стирала ладонью эти легкие, но упорные штрихи или рассекала их указательным пальцем и задумчиво смотрела, как исчезает в воздухе перерезанное надвое медлительное волокно еле заметного пара.
Дюруа между тем следил за всеми ее жестами, позами, – он не отрывал глаз от ее лица и тела, вовлеченных в эту пустую игру, которая, однако, не поглощала ее мыслей.
Теперь она придумывала дорожные приключения, набрасывала портреты вымышленных спутников и намечала интрижку с женою пехотного капитана, ехавшей к своему мужу.
Потом села и начала расспрашивать Дюруа о топографии Алжира, о которой не имела ни малейшего представления. Через десять минут она знала ее не хуже Дюруа и могла продиктовать ему целую главку, содержавшую в себе политико-экономический очерк Алжира и облегчавшую читателям понимание тех сложных вопросов, которые должны были быть затронуты в следующих номерах.
Очерк сменился походом в провинцию Оран – походом, разумеется, воображаемым: тут речь шла преимущественно о женщинах – мавританках, еврейках, испанках.
– Читателей только это и интересует, – пояснила г-жа Форестье.
Закончила она стоянкой в Сайде, у подножия высоких плоскогорий, и поэтичным, но недолгим романом унтер-офицера Жоржа Дюруа с одной испанкой, работницей аинэльхаджарской фабрики, где обрабатывалась альфа[32]. Она описывала их ночные свидания среди голых скалистых гор, оглашаемых лаем собак, рычанием гиен и воем шакалов.
– Продолжение завтра[33]! – весело сказала г-жа Форестье и, поднимаясь со стула, добавила: – Вот как пишутся статьи, милостивый государь. Соблаговолите поставить свою подпись.
