раскачиваясь стонал: — Ох-ох-ох, куда мы идем, ох-ох-ох!

— Видите, вы огорчили патрона, — угрожающе заметил Бомэ, размахивая щипцами.

— Если б вы только догадывались, каких патронов я уже огорчал, — весело откликнулся Кастэр.

— Безумец, вы только о себе думаете, — убеждал молодой, с неизменной полусигарой во рту. — Победа без компромисса.

— Бесполезно, удалить его, — прервал старик.

Несколько человек дружно навалилось на Боба: подняли, поволокли к дверям.

Лифт сбросил его, помятого, на 42-ую улицу. Оживление, вызванное борьбой, вскоре улетучилось. Темнело. Зимние сумерки. Синие кровоподтеки: туман и стужа. Ветер: морской, — со всех, четырех, сторон. На службу опоздал. Толпы людей валили из контор: жадно набрасывались на витрины больших магазинов, на афиши театров, — стремясь урвать лишний кусок у жизни.

У Rockefeller Plaza толпились зеваки: по какому-то поводу подняли флаги союзных наций. Играл оркестр и отряд моряков картинно застыл, салютуя. Боб застрял: дальше итти нельзя было. Спереди его стояла женщина в мехах и перьях. По старой привычке, Боб обратился к ней с игривой шуткой. Дама, улыбаясь, оглянулась и вдруг испуганно отпрянула. Кое-кто рядом удивленно зароптал. «Я негр. Мне нелья быть обезьяной», — догадался он. Кровь горячо и возмущенно шарахнулась. Опасливо выбрался назад, пересек улицу не озираясь. «Комнату, искать комнату, — вспомнил: без сил, без воли. — Если-б ты меня не оставила! — к Сабине: — Бог бы меня тоже не бросил. Каким я был хорошим в нашей любви. Помнишь… Острая боль. Праздник горя. Я готов к нему. Но как жить в этом: я совсем не приспособлен. Любовь моя, я все-таки попробую еще держаться».

Сумерки. Стужа. Чернокожий, спотыкаясь, бредет по Манхэттену, что-то бормочет себе под нос.

Боб Кастэр медленно брел вверх по Lexington Avenue. Сзади, совсем близко, за ним следовал прилично одетый негр с праздничной сединой в висках. Боба всегда раздражали эти случайные спутники, от которых трудно отделаться (особенно ночью, когда шаги слышны издалека). Он зашагал быстрее. Но тот не отставал: через минуту очутился почти рядом. Боб свирепо оскалил зубы, а негр вежливо приподняв шляпу, сказал:

— Меня зовут Артур Фрезер, — и кивнул головой в подтверждение своих слов.

Бывало, в Европе, Боб так любил эти уличные, случайные знакомства: никогда нельзя с уверенностью решить, отставной ли это министр, сын президента, второй Пикассо, Артур Рэмбо или сутенер, убийца. Однажды, ночью, в Париже, молодой неудачник, раненный ножем в живот, по дороге в госпиталь Тенон, заявил Бобу: «Мы с тобой еще встретимся в будущей жизни».

— Отстаньте от меня, — брезгливо отозвался Кастэр.

— Я хотел с вами поговорить об одном деле, — кротко объяснил Артур Фрезер.

— Я не думаю чтобы у нас были общие дела. К тому же, я спешу.

Но тот не смущаясь продолжал:

— Вы Роберт Кастэр! — голос у негра был жидкий, старческий и он откашлялся, точно сам чувствуя ничтожность издаваемых звуков.

— Что вам угодно! — вскричал Боб, останавливаясь и удивленно разглядывая надоедливого собеседника: — Я хочу быть один, слышите!

— Я вам помогу, — прошептал негр и вдруг подмигнул.

— Я вас не понимаю, милостивый государь, — растерянно пролепетал Боб. — Говорите скорее: вы денег просите? — он снова устремился вперед, кутаясь в пальто, не хватало пуговицы.

— Четыре года тому назад, — рассказывал Артур Фрезер, семеня, то справа, то слева от убегающего Кастэра… — Я был белым, как все белые. Вы читали в романах, что седеют за одну ночь? Вот так я почернел! Впрочем, вы это знаете не хуже меня, к сожалению, сэр… Я, можно сказать, был в отчаяньи, помышлял о самоубийстве, пьянствовал, посещал психиатров. Но судьба сжалилась надо мною: ко мне пристал, таким же назойливым образом Джэк Ауэр. Нам сюда, — заметил Фрезер и взяв Боба за локоть решительно повернул в сторону 3-го Авеню. — Есть союзы слепых или глухонемых, безногих, старых дев, страдающих от грудной жабы, ревматиков, совместно приятнее бороться за лучшие условия, искать утешения, наконец осмысливать горе. Ибо наша болезнь нуждается в интерпретации. Боб Кастэр, — торжественно заявил черный собеседник: — Вам надлежит стать членом «Союза родившихся белыми». Это пока еще полулегальная организация, благодаря печальному ряду тонких обстоятельств. Но ведь все Юнионы по началу вызывали недоверие, только постепенно завоевывая признание. Наша слабость в крайней малочисленности. До сих пор удалось зарегистрировать 7 случаев подобных вашему и моему. Причем один из них негр, обернувшийся белым… что, в общем, требует отдельной секции. Семь. Это все. Немыслимо рассчитывать пока на сочувствие широких масс. Даже подлинные негры и те нам враждебны. Но в единении сила.

Боб Кастэр так был потрясен первыми же словами Фрезера, что уже не слушал дальнейших его разглагольствований.

— Я не один. Я не первый, — повторял он, раньше про себя, потом вслух, и лицо его расплывалось в глупую, блаженную маску. Седой негр смотрел на него, печально улыбался и сочувственно кивал головою. Затем, достав большой, цветной платок, усердно, с облегчением, высморкался.

Они остановились на углу одной из параллельных улиц, у маленькой цирюльни с вращающимся полосатым столбиком. Через освещенное окно виднелось узкое, длинное помещение, вероятно переделанное из коридора: хозяин или подмастерье дремал в кресле, укрывшись салфеткой.

— Сюда, — сказал Фрезер и отворил низенькую, давно некрашенную, входную дверь.

Тотчас же, будто его дернуло электрическим током, мастер в кителе прянул с кресла и ласково улыбаясь поспешил навстречу посетителям.

— Не беспокойтесь, Сам, — со скромным достоинством произнес Фрезер. — Мы тихие друзья, — и, подталкивая, провел Боба к дверям в другом конце мастерской.

Они попали в темную переднюю, спустились по каменной и неровной лестнице; потом пересекли открытый квадратный дворик (здесь Боб Кастэр заметил: уже вечер); прошли цепь подвальных комнат с цементным полом, где висели котлы, шеренги электрических счетчиков и другие аппараты. Плутая по темному извилистому коридору, они вдруг очутились в большой, двуярусной, резко освещенной зале. Ряды деревянных скамеек окружали, — в центре, — монументальный, покрытый темным сукном, стол. Человек пять или шесть терялись в этом огромном амфитеатре. Лица у них были темные, сонные, движения и голоса тихие (только у одного, вместо лица, мерцала болезненно бледная маска, обрамленная курчавыми, пепельными завитушками). На краешке стола, маленькая женщина, с пышной гладкой косой, и гигант, атлетических форм (как потом выяснилось, — председатель, Джэк Ауэр), играли в шашки.

Неясный гул одобрения встретил вновь пришедших; тени зашевелились, приподнялись, пересели ближе к столу. Атлетического сложения, бритый, морщинистый, Ауэр встал и звякнул колокольчиком:

— Друзья и сотрудники, — начал он. — Рекомендую общему вниманию новую жертву социально- космических конфликтов: Роберта Кастэра. Анекдот с ним приключился в ночь на это воскресенье. А сегодня уважаемый джентльмэн уже здесь: судите о качестве работы нашей администрации. Должен воздать крайнее секретарю Карлу В. Мостицкому, к сожалению отсутствующему, а также похвалить проницательность, такт и сноровку Артура Фрезера. Предлагаю произвести сбор в пользу потерпевшего, — с этими словами он взял чью-то помятую шляпу, швырнул в нее банкнот и передал соседу по кругу.

Присутствующие, поочередно, совали туда разной ценности ассигнации, — пока шляпа не попала в руки Боба.