Но про себя Брэндон подумал несколько иначе. Действительно, странно. Всем известно, что лучше Тома и Джека во всей округе друзей нет. Никто даже и не читал никогда о такой дружбе. Будучи пацанами, они бегали в одну школу, в одной команде играли зимой в футбол, а летом в крикет, вместе катались на коньках, стреляли уток, вместе рыба чили, во время войны служили в одном полку, а потом одновременно женились на сестрах-близняшках. И никто никогда не видел, чтобы они косо посмотрели друг на друга. Не обладая какими-либо выдающимися способностями, они вряд ли бы когда-нибудь стали в жизни кем-то, кто поднялся бы над средой, в которой родился, но уж если говорить об этой среде и, в частности, об этой местности, то лучше них ни в чем никого не было на много миль вокруг. Безупречно честные, порядочные, умные парни, они, может быть, и не отличались быстротой ума, но славились практичностью и здравым смыслом. Том на год моложе, крайне подвижный и проворный, Джек — по сравнению с Томом тяжелый и неуклюжий, но сильный, как бык. Том мог запросто вспылить, но он так же быстро отходил, Джек же имел спокойную, ясную голову, что характерно для людей его телосложения. И впрямь непонятно и обидно, что какие-то несколько грязных старых монет могли встать между друзьями, которых до этого было не разлить водой.

— Почему бы тебе не сказать им, — предложил Брэндон, что их старинная находка не стоит, возможно, и десяти пенсов?

— Я уже пробовал, — сокрушенно ответил Майлз, — но ты же знаешь, что люди думают в таких случаях — что они выкопали невероятные ценности и что Британский Музей, не колеблясь, отвалит за них кругленькую сумму. Ну да ладно, это я могу понять, не укладывается другое — зачем из-за этого ссориться. Знай я, что такое произойдет, подумал бы, что они с радостью разделят все пополам, какую бы малость эти монеты ни стоили. Да и это, в конце концов, не главное. Они пропали куда-то, не закончив работу. Раньше я никогда не видел, чтобы они бросили свой инструмент, не доделав того, что начато. А ведь я воспитал их в старых традициях, они никогда еще не уходили с работы до времени.

Но не успел Майлз это произнести, как откуда-то из глубины дома послышался громкий, испуганный голос, и на крыльцо выбежала служанка.

— Идите туда, быстрее. Том и Джек дерутся в сарае… они убьют друг друга.

Майлз опрометью кинулся в дом, оттуда в сад, через сад к сараю. Брэндон, не отставая, бежал следом.

Большой сарай располагался на склоне уходящего вдаль поля, это было черное от дегтя деревянное строение с красной рифленой крышей. Рядом с ним золотом горели в лучах позднего осеннего солнца стога сена. Они бежали вверх по склону, жирный тяжелый дерн лип к подошвам, и Брэндон, опередив более старого хозяина фермы, ворвался в сарай первым.

Сначала глаза ничего не могли различить. В сарае казалось очень темно, только крошечные пылинки, как струйки пара, извивались в падающих сквозь щели солнечных лучиках. Пахло скотиной, свежим сеном и разрытой землей, в полутьме проступали неясные очертания грубых, деревянных опор и перекладин. Но глаза постепенно привыкли, а до слуха Брэндона донеслись ужасные глухие звуки, похожие на сдавленные рыдания, сопровождаемые приглушенными ударами. Двое парней ожесточенно дрались. Они двигались то вперед, то назад, меся ногами мягкий земляной пол; тот, кто был больше, побеждал, он осыпал голову своего противника градом сильнейших ударов; тот, что поменьше, глухо рыдая, защищался, но не выдержал и в момент, когда Брэндон и Майлз прыгнули в их сторону, вдруг согнулся пополам, упал, как подкошенный, и замер.

— Боже мой! — взревел Майлз и повис на руке старшего брата. — Прекрати сейчас же! Сумасшедший, ты же убьешь его!

В ответ на него уставилось грубое, разъяренное лицо Джека.

— А мне плевать, даже если и убью. Поганая собака! Он — вор! Самый настоящий вор!

— Том — вор? Одумайся, в своем ли ты уме? Да ты бы должен был расквасить нос любому другому за такие слова.

— Да-а… раньше я бы так и сделал. Но не сейчас… Он спер все деньги, которые мы выкопали на новой пустоши. Он где-то их спрятал и не признается, где. Врет и отпирается, будто их у него нет.

Брэндон присел на колени рядом с лишившимся сознания Томом. По лицу Тома струилась кровь.

— Посмотри, еще чуть-чуть, и ты бы убил его. Даже если то, что ты сказал, правда, тебе все равно должно быть стыдно. Но я не верю тебе. Том ни на что подобное не способен. О Боже, Майлз, взгляни на его кулаки. Ну-ка разожми пальцы, Джек.

Брэндон поднялся и приблизился к старшему брату. Тот стоял, тупо уставившись перед собой, все еще держа наготове сжатые в кулаки руки. Когда Брэндон и Майлз подошла к нему, Джек безо всякого сопротивления разогнул вальцы, и в каждой ладони они увидели по куску гравия с неровными, рваными краями. С камней капала кровь Тома. Заглянув в остекленевшие глаза Джека, Брэндон повял, что говорить что-либо бесполезно, он почувствовал это по тому, как изменился стоящий перед ним человек, насколько не похож он был на того Джека, которого все хорошо знали.

— Нам надо срочно забрать отсюда Тома, — обратился он к Майлзу, — вы с Джеком отнесите его в дом, а я пока все осмотрю.

С удивительной покорностью Джек склонился к голове брата, по которой минуту назад готов был бить чем попало, и они вместе с Майлзом-отцом вынесли потерявшего сознание Тома на освещенное послеполуденным солнцем пространство.

Брэндон перевернул стоявшее поблизости ведро и сел. Ему стало дурно при виде крови, он думал, его вот-вот стошнит. Глупая слабость, но он давно уже отчаялся победить ее и даже перестал этого стыдиться. В полумраке сарая сам воздух казался пропитанным насилием и низменными страстями, выпущенными на свободу неведомо какими силами. Странность, необъяснимость этой внезапной дикой ярости оскверняли, казалось, и делали тошнотворным даже падавший на истоптанную борющимися ногами землю солнечный свет.

Брэндон не был сверхчувствительным человеком, но на протяжении всей жизни он-то и дело впадал в какие-то непонятные сиюминутные состояния, которые охватывали его ни с того ни с сего и потрясали до глубины души. Ему становился вдруг доступен какой-то сверхъестественный дар, не его даже, а чьей-то потусторонней силы, и это напоминало ему насильственное принуждение к видению большего, чем это обычно доступно для нормального человека, к новому осознанию самого себя. Как правило, такие мгновенные состояния душевной ясности наступали вслед за необъяснимым набором внешних признаков знакомое дерево или книжная полка приобретали внезапно ряд новых качеств, сам для себя он называл это «сдвиги», как если бы весь видимый мир вдруг неожиданно немного сместился в пространстве и предстал под несколько иным углом. Это давало новое направление, указывало на неизвестные ранее размеры, словно знакомое ранее дерево или книжная полка теряли присущие им свойства, переставали быть уже просто растением или предметом обстановки, а превращались в клин, вогнанный в пространство. В момент таких умственных пертурбаций все сначала казалось ему как бы на месте, и только потом, оглядываясь назад и все еще пребывая в состоянии легкого головокружения, он понимал, что угол зрения изменился. А затем, рассекая вновь появившееся пространство, появлялся откуда-то клин света, и этот клин освещал все под тем же, открывшим его углом, и этот новый угол казался единственно верным и правильным. Нет, Брэндон не видел, скорее, осознавал добавившимся ему чувством новый и более полный, законченный образ чего-то, что до того момента знал не совсем хорошо. Мотивы поступков друга, которых раньше он объяснить не мог; разрешение какой-то загадки, над которой ломал голову, готовя очередную лекцию по истории; а иногда даже и новый свежий аспект проблемы, которая не имела к нему, как он ни силился представить, никакого земного отношения.

Вот и сейчас Брэндон сидел, как загипнотизированный, и почти верил, что наступило одно из таких состояний. Но он встряхнулся, переборол подступавший к горлу комок и встал. Ноги подкашивались — с детства знакомое ощущение, когда отсидишь что-нибудь, но он сказал себе, что виной всему расстроенные нервы и падающий через дверь под углом к полу сноп света. Отряхиваясь, он бросил взгляд на дальнюю стену сарая и заметил там валяющуюся на земле потрепанную войлочную шляпу. Брэндон подошел и поднял ее. Это была шляпа Тома — необычного светло-серого цвета, с пером голубой сойки за лентой, другой такой в деревне не было. К великому удивлению Брэндона шляпа оказалась странно тяжелой, он ее даже чуть не выронил. Пробежавшись пальцами по тулье, он нащупал что-то твердое и, запустив руку под подкладку, ощутил аккуратно завернутые в тонкую полоску материи монеты. Сквозь ткань он чувствовал их