заклинание.
Одна из старинных книг предписывала двуногим, желающим превратиться в четвероногих, выйти в полнолуние на перекресток дорог, подпоясаться поясом из человеческой кожи, опорожнить мочевой пузырь и пропеть определенные заклинания.
И после этого, как говорила книга, должно произойти превращение.
Он дочитал последний том и почувствовал, как тяжело и гулко бухает сердце. Если двуногие могут превращаться в четвероногих, значит… После долгих тревожных раздумий он решил, что пояс из человеческой кожи в его случае вряд ли подходит. Ему пришлось долго объясняться со служащим мехового магазина, пока он получил наконец длинный и узкий кусок волчьего меха, достаточный, чтоб сделать из него пояс..
Наконец пояс был готов, пряжку, такую, как описано в книге, он смог сделать сам. Ему везет, думал он, стоя в ночном пустынном зоопарке, что нужный перекресток оказался совсем рядом с его клеткой.
Встав точно на скрещение дорог, он разделся догола, застегнул на талии пояс, машинально поглаживая пальцами густой пушистый мех, и начал распевать заклинания. Он произносил бессмысленные слова, отмечая в то же время, что стоять голышом становится холодно, и не пора ли, как написано в той книге, опорожнить мочевой пузырь.
Вот все закончено. Он сделал все, что было в его силах.
Сначала ничего не произошло. Он стоял один под бледной луной, и в душе боролись злость и страх, что он попадется в таком виде на глаза кому-нибудь из двуногих и его опять отправят в тот странный зоопарк, который вовсе не был зоопарком, хоть там и были решетки на окнах.
Но тут у него сильно заболела спина, и он вынужден был опуститься на четвереньки. Боль нарастала, выворачивая суставы, растягивая мышцы, и длилась, длилась, длилась… Наконец он смог открыть глаза.
Однако и с закрытыми глазами он понял, что все случилось, как он хотел. Ночной ветерок доносил знакомые запахи, и он понял, что к нему вернулось его чутье. Поднявшись на четыре сильные крепкие лапы, он обошел сброшенную одежду, от которой тянуло сильной вонью двуногих, и пустился бежать. Отросшие когти неприятно скребли цемент, он свернул на газон и с радостью ощутил под ногами живую землю. Он запрокинул голову, и из самой глубины его существа вырвался гимн волчьему божеству — луне.
Животные в клетках, мимо которых он пробегал, почуяли его, забеспокоились, и это его радовало, словно новое доказательство его реальности. Бежать сквозь ночь, просто так, без всякой цели, бежать и чувствовать под лапами прохладу живой земли было так приятно. Тут за всеми ночными звуками, за шумом, поднятым проснувшимися животными, он услышал голос своей подруги и тут же забыл и о новой свободе, и о ночном ветре, и о холодной белой луне и помчался к ней.
Утром служители зоопарка были немало удивлены, обнаружив около той клетки, где когда-то нашли голого человека, спящего волка. Служитель тут же узнал его и впустил в клетку. Такой радости, как сейчас, при встрече с подругой, он не испытывал никогда в жизни.
Очень скоро он снова стал нормальным волком и почти забыл о своей жизни без клетки. Только во сне порой возвращалась к нему память о двуногом существовании, и тогда он вздрагивал и тихонько скулил. Но подруга прижималась к нему покрепче, успокаивающе облизывала, и кошмары проходили.
И только один раз, когда он уже провел в клетке почти полгода, ему вспомнилось все. Это случилось, когда мимо его клетки прошла женщина, катя перед собой маленькую коляску.
Он узнал ее запах, как и лежащего в коляске маленького существа, хоть он его и не видел. Уткнувшись в решетку клетки, он глубоко и долго втягивал этот запах. И женщина, катившая коляску со своим нежданным ребенком, пристально посмотрела на него, заглянула в глубину горящих желтых глаз и, похоже, поняла, кем он был.
И с ужасом он подумал, что этот несчастный ребенок, беспомощно спящий в коляске, однажды лунной ночью почувствует желание встать на четыре лапы, обрасти пушистым мехом и красться сквозь тьму… И так никогда и не узнает, чего же он ищет и что толкает его на эти поиски.
Джоанна Ватцек
ДУЭЛЬ
Когда Джанин прекращала говорить, то порою, как сейчас, например, казалось, что вместе с речью у нее останавливается и дыхание и она всецело поглощена звуками. Проникающая сквозь толстые стены старого «Вирджиния-хаус» тишина накапливалась в здании и словно спрессовывалась.
— Дорогая, ты точно уверена, что здесь тебе не слишком одиноко? — в который раз спросил ее Лоренс.
— Нет-нет, со мной все в порядке, — поспешно заверила она, улыбаясь. — И прекрати, пожалуйста, волноваться. Все прекрасно. — И рассудительно добавила: — Мы ведь должны были сюда переехать. Другого места для нас просто-напросто не было, не правда ли? А теперь, когда все деньги потрачены на меня, и думать об этом не стоит. Ты согласен, милый?
— Верно, — согласился Лоренс после короткой паузы, — но я забыл, насколько это место безлюдно. Одно твое слово…
Вместо ответа Джанин отвернулась к окну, ее гибкие, изящные руки покоились на подоконнике. Окно было высокое и круглое и походило на иллюминатор. Через него открывался вид на простирающиеся до самого горизонта леса.
Прошла минута, и Джанин, весело поджав губки, вновь повернулась к мужу.
— Тебе здесь будет хорошо работаться. А я, чтобы не спугнуть возникающие идеи, постараюсь не докучать. Обещаю.
Она грациозно подошла к кухонному столу, где он сидел, отдыхая, и пока супруг продолжал распаковывать вещи, приготовила ужин. Ужин состоял из консервов, но Джанин подала его на великолепном тончайшем фарфоре, а стол предварительно накрыла белоснежной из дамаскина скатертью. Фарфор она распаковала прежде всего, в то время как Лоренс доставал постельное белье и одеяла, заправлял кровать и приводил кухню в рабочее состояние.
Нераскрытые ящики и коробки валялись в столовой по всем углам, но посуда сияла и переливалась золотистыми и пастельными тонами, и Джанин, то и дело обводя ее взглядом, получала неизменное эвдовлетворение.
Этот оттенок роскоши следовал за ней повсюду, он являлся частью ее самой, был неотъемлемым элементом той ауры, что делала ее уникальной и очаровательной женщиной.
Взгляд скользил по стенам, ничем не прикрытым, со стен рассеянно перебегал на такие же голые полы и дальше, дальше, в другие комнаты, где перевезенная из квартиры мебель отзовется вскоре гулким эхом.
В этот час, когда голубые сумерки сползали на запад, в уединенные, тихие долины, смотреть в окна ей не хотелось.
Старый «Вирджиния-хаус» представлял собой все, что осталось от некогда огромного имения «Вирджиния-истэйт». Он перешел к Лоренсу по наследству от отца, поколением ранее занимавшегося разведением чистопородных лошадей и благородно обанкротившегося в истинно джентльменском духе. Окружающие особняк земли были давно уже проданы, осталось лишь само здание да прилегающие к нему непосредственно несколько акров — на них покупателя просто не нашлось бы, ибо «Вирджиния-хаус» располагался слишком уж далеко от ближайших жилых мест. Итак, хозяин дома, находившийся в отлучке с ранних детских лет, наконец вернулся.
