— Как видишь, это не совсем так.
— Может, еще раз попробовать тебя похоронить? Или мы можем придумать еще что-нибудь. На этот раз все обставим как надо, не сомневайся.
— Спасибо, но нет. Наверное, я просто не создан для жизни после смерти. — Сдумс посмотрел на Реджа Башмака. — Извини. Понятия не имею, и как ты с этим справляешься, — неловко улыбнулся он.
— Ты имеешь полное право выбирать, кем тебе быть — живым или мертвым, — сухо произнес Редж.
— Один-Человек-Ведро говорит, что люди снова начали умирать как положено, — сказала вдруг госпожа Торт. — Может, и тебя наконец удостоят внимания.
Сдумс огляделся.
— Она повела выгуливать твоего пса, — ответила госпожа Торт.
— А где Людмилла? — спросил он.
Сдумс несколько неуклюже улыбнулся. Иногда разговоры с госпожой Торт были крайне утомительны.
— Я бы хотел, чтобы о Волкоффе кто-нибудь позаботился. Ну, после того как я… Не могли бы вы взять его к себе?
— Э-э… — несколько неопределенно выразилась госпожа Торт.
— Но он же… — начал было Редж, но, поймав взгляд Сдумса, быстро заткнулся.
— Честно говоря, нам собака не помешала бы, — сказала госпожа Торт. — Я очень беспокоюсь о Людмилле. Она юная девушка, а по городу болтается столько странных типов.
— Но ведь ваша до… — снова открыл рот Редж.
— Редж, заткнись, — велела Дорин.
— Вот и договорились, — кивнул Сдумс. — Кстати, штаны у вас есть?
— Что?
— У вас в доме есть какие-нибудь штаны?
— Ну, я полагаю, что да. После покойного господина Торта осталась пара брюк, но почему…
— Да это я так, о своем, — отвертелся Сдумс. — Иногда меня заносит. Сам не понимаю, что несу.
— А! — обрадовано воскликнул Редж. — Я понял. Это на тот случай, если он…
Дорин сильно ткнула его локтем в бок.
— О, простите. Не обращайте на меня внимания. Я бы даже собственную голову давно потерял, если бы она не была пришита.
Сдумс откинулся на спинку стула и закрыл глаза. Он слышал случайные отрывки разговоров. Слышал, как Артур Подмигинс спросил у аркканцлера, кто оформлял Университет и у кого они закупают овощи. Слышал, как казначей жалуется на то, сколько денег потребует уничтожение оживших ругательств, которым каким-то образом удалось пережить недавние перемены и поселиться в темноте под крышей. Напрягая свой идеальный слух, Сдумс даже мог услышать радостные вопли Шлеппеля в далеких подвалах.
Он здесь больше не нужен. Наконец-то. Мир больше не нуждался в Ветром Сдумсе.
Он незаметно встал и направился к двери.
— Пойду прогуляюсь, — сказал он. — Может, задержусь, так что не волнуйтесь.
Чудакулли вяло кивнул ему и снова повернулся к Артуру, который упорно втолковывал аркканцлеру, как переменится Главный зал, если использовать обои «под сосну».
Сдумс закрыл за собой дверь и прислонился к толстой холодной стене.
Да, оставалась еще одна проблема…
— Ты здесь, Один-Человек-Ведро? — тихо спросил он.
— а как ты узнал!
— Ты всегда где-нибудь рядом.
— хе-хе, немало ты здесь понатворил. да, а знаешь, что произойдет в следующее полнолуние!
— Знаю. И мне почему-то кажется, что они тоже это знают.
— но он ведь превратится в человека.
— Да. А она — в волчицу. А потом они будут превращаться обратно и совпадут.
— но что это за отношения между мужчиной и женщиной, если они могут проводить вместе только одну неделю из четырех!
— Вполне возможно, что они будут куда более счастливы, чем большинство людей. Жизнь несовершенна, Один-Человек-Ведро.
— это ты говоришь Одному-Человеку-Ведру?
— А можно задать тебе личный вопрос? — спросил Сдумс. — Мне просто необходимо знать…
— что!
— В конце концов, астральный мир снова принадлежит тебе, и никто не подслушает…
— хау!
— Почему тебя называют Один-Человек…
— и все! а Один-Человек-Ведро думал, такой умный волшебник, как ты, сам мог догадаться, в моем племени детей называют по тому, что мать увидит первым, выглянув из вигвама после родов, короче говоря, это сокращенный вариант «Один-Человек-Выливает-Ведро-Воды-На-Двух-Собак».
— Печальный случай, — покачал головой Сдумс.
— все не так уж и плохо, — ответил Один-Человек-Ведро. — жалеть нужно моего брата-близнеца, ему она дала имя на десять секунд раньше.
Ветром Сдумс ненадолго задумался.
— Только не говори, ничего не говори, дай я сам догадаюсь, — взмолился он. — Две-Собаки-Дерутся?
— Две-Собаки-Дерутся? Две-Собаки-Дерутся? — переспросил Один-Человек-Ведро. — ха! да он бы правую руку отдал, чтобы его назвали Две-Собаки-Дерутся!
Однако история Ветром Сдумса заканчивается не сейчас, если «историей» можно назвать все, что он сделал, вызвал и привел в движение. Например, в одной деревушке, что высоко в Овцепикских горах, где правильно исполняют народные танцы, принято считать, что человека нельзя назвать окончательно мертвым, пока не успокоятся волны, которые он поднял в мире, пока не остановятся часы, которые он завел, пока не выбродит поставленное им вино и не будет собрано посаженное им зерно. Временная протяженность жизни, как утверждают жители деревушки, — это лишь ось, вокруг которой вращается все бытие.
Шагая по туманному городу на встречу, которой он ждал с самого момента рождения, Сдумс чувствовал, что может предсказать, чем все кончится.
Это случится через несколько недель, в полнолуние. Своего рода дополнение или приложение к жизни Ветром Сдумса, который родился в год Знаменательного Треугольника в столетие Трех Блох (он всегда предпочитал старый календарь с его древними названиями; в новом календаре с его дурацкими цифрами Сдумс постоянно путался) и умер в год Причудливой Змеи в век Летучей Мыши. Умер в физическом смысле.
По залитым лунным светом вересковым пустошам помчатся две фигуры. Не совсем волки и не совсем люди. Если им хоть немного повезет, в их распоряжении будут оба мира — и тот, и этот. Они будут не только чувствовать… но и знать.
Два мира лучше, чем один.
Скрестив пальцы перед лицом — или перед тем, что заменяло ему лицо, Смерть сидел в своем темном кабинете.
Иногда он раскачивался на стуле взад и вперед.
Альберт принес ему чашку чая и с дипломатичной беззвучностью удалился.
На столе оставался один жизнеизмеритель, и Смерть смотрел на него.
Взад-вперед, взад-вперед.
В прихожей тикали большие часы, убивающие время.
Смерть побарабанил костяными пальцами по испещренному царапинами дереву письменного стола. Перед ним, утыканные импровизированными закладками, лежали жизнеописания некоторых самых величайших любовников Плоского мира. [18] Эти жизнеописания не
